Горы и оружие
Шрифт:
— Она уже излечилась от прошлогодней блажи, — сказал Мак-Грегор, идя машинально к улице Мабийона по бульвару Сен-Жермен. Весь город, казалось Мак-Грегору, был насыщен враждой и раздором, и не хотелось глядеть по сторонам.
— Излечилась, по-твоему? Не знаешь ты их. Разве понять тебе, какая мучительная чушь владеет умом и душой восемнадцатилетней девушки? Особенно такой, как Сеси.
— Я сам попросил ее разыскать Таху — мне нужно повидаться с ним. Вот и вся подоплека их встречи.
— Боже, боже, — вздохнула Кэти. — Завидую я твоей слепой и безграничной вере.
Они повернули на кривую улочку — Рю-де-Ренн; Кэти замолчала, но он знал, что ему дана лишь краткая передышка. Дождь кончился, было уже шесть вечера, и опустевшие улицы оживились, в этот час зрители «свободных трибун» шли домой досматривать события по телевизору.
— Ты и не спросишь, изменила я тебе или не изменила, — сказала Кэти вдруг.
— Эти слова напрасны, Кэти. Все равно ты меня ими не раскипятишь.
— А ты бы спросил, — настаивала Кэти. — Ты спроси.
— Если изменила — все равно не скажешь. Для чего и спрашивать.
— И это вся твоя гневная реакция?
— «Пусть каждую ночь проводишь ты на ложе с любимой, — процитировал Мак-Грегор по-персидски, — но если она замыкает свой сад от тебя, то неминуемо роза увянет и от страсти останутся лишь черепки, как от разбитого кувшина».
— Как можешь ты говорить мне эти страшные слова?
— Однако в них правда. Ведь ты теперь не желаешь, даже чтобы я коснулся тебя.
— Что ты можешь знать о моих желаниях? Ты и не заговариваешь больше со мной об этом.
— А лишь заговорю, ты меня тут же уничтожаешь насмешкой. И если бывает редкий миг, когда тебя тянет к ласке, то и ласка ведь уже не помогает.
— Черт возьми!.. — сказала Кэти. — Прямо не верится. После двадцати трех лет супружества у моего стеснительного мужа наконец-то развязался язык. Я делаю немалые успехи!
— Что верно, то верно.
— Поймешь ли ты когда-нибудь, что я не могу иначе, — сказала она, и в голосе ее послышались слезы. — Я прямо всей кожей ненавижу тебя иногда. Это ты… из-за тебя…
— Я понимаю все. И сожалею, — сказал Мак-Грегор. — Но зачем ты колешь меня, дразнишь всякими ги мозелями?
— Затем, что есть срок и предел всему, даже супружеству. И ты заходишь за этот предел. Я хочу, чтобы ты осознал это. Пойми же, наконец.
Они почти подошли уже к дому, и у ворот спор полагалось прекратить — по издавна укоренившейся привычке прятать ссору от детей и от прислуги-персиянки.
— Пойми, что ты нуждаешься в помощи, во встряске, — сказала Кэти. — И до тех пор пока ты не вспомнишь о себе, я так и буду злить тебя и выводить из равновесия. Со мной ли, без меня ли, но ты нуждаешься в помощи…
— Не в этом смысле.
— И даже в сексуальном смысле не нуждаешься?
— Я совершенно нормален.
— Значит, во всем я виновата.
— Да, Кэти. Ты хочешь того, чего я не могу тебе дать. И не смогу, пока ты такая.
Входя в ворота, она проговорила сквозь опять подступившие слезы:
— Ненавижу это холодное, скрытное, странное, упрямое твое нутро. Ненавижу просто… Ненавижу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Под гул обуревавших Францию раздоров Кюмон встретился с Мак-Грегором на Пийе-Виль, в одной из богатых и стерильных комнат банкирской конторы Мозеля. Кюмон извинился, что не смог тогда принять Мак-Грегора в министерстве.
— Но ситуация успела уже сильно измениться со времени нашей последней встречи, — сказал Кюмон.
— Поэтому я и хотел, чтобы вы меня выслушали, — ответил Мак-Грегор.
— Я уже говорил со Шраммом. Так что теперь я осведомлен гораздо полнее, чем прежде. Шрамм убежден, что ваш курдский Комитет не представляет собой реальной силы.
— Сведения Шрамма могут быть ошибочны.
— Естественно, могут, — согласился Кюмон.
— У Шрамма не было возможности судить, является ли Комитет реальной силой в Курдистане. Он оценивал вещи лишь с точки зрения солдата, и к тому же при крайне тяжело сложившихся обстоятельствах.
Мак-Грегор был разгорячен, Кюмон же потягивал апельсиновый сок, по-стариковски терпеливо обводя взглядом стену, стол, бокал с соком, свои изящные желтые пальцы.
— Я знаю, что Шрамм судит с военной точки зрения, — сказал Кюмон. — Но именно эта его точка зрения и важна теперь, поскольку дает единственный эффективный критерий для оценки перспективности вашего Комитета.
Мак-Грегор понимал, что не способен втолковать Кюмону разумность и справедливость курдского дела, потому что не знает, какие доводы по-настоящему весомы для европейца.
— Прошу учесть, — сказал Мак-Грегор, — что решение, которое вы примете сейчас, на долгие годы запомнится в Курдистане.
— Естественно, — сказал Кюмон, — но Франция никак не может связывать себя обязательствами по отношению к тому, что проявит себя, возможно, лишь через десятки лет.
— Почему же не может?
— Потому что это неделовой подход. К тому же… — Кюмон встал, подошел к столику у окна, налил соку из кувшина и вернулся. — Есть и другие, конкурирующие стороны, и Франция их игнорировать не может. Обращаю на это ваше внимание.