Горы моря и гиганты
Шрифт:
Ионатан молча ведет его за руку. Консул продолжает говорить, с расширенными горящими глазами. Внезапно Ионатан отворачивается, отпускает руку Мардука, плечи его беззвучно трясутся. Он всхлипывает. Мардук, остановившись у решетки палисадника, терпеливо ждет, пока этот приступ закончится.
— Ты слишком рано вернулся, Ионатан. Тебе бы следовало дольше побыть у моря.
Тот поднимает потемневшие глаза.
— Разве я привел тебе недостаточно доводов?
— Я… Мне незачем забывать свою мать. — Ионатан теперь смотрит на Мардука чуть ли не с нежностью. — Я ее… снова родил, в муках. Так же, как когда-то она — меня.
Следующие его слова едва слышны:
— Смотри
Мама была кареглазой. И вот к вечеру глаза ее тоже появились. В самом деле. Я увидел маму в красной шляпе с красными лентами, и настроена она была очень благодушно. Я простоял на пляже много часов, не двигаясь, так как боялся, что плечи снова распадутся. Но у меня получалось удерживать всё вместе. Правда, поначалу я несколько долгих секунд не смел вздохнуть. А после долго не мог ни есть, ни спать. Ночью лежал в постели как парализованный, как мертвый. Проснувшись наутро и выйдя к морю, я начал с того, на чем остановился накануне. Тебе мешает, что ты должен все время смотреть на листья? Так мне легче рассказывать… В конце концов я сделал ее всю. Живая и движущаяся, в привычной одежде, — такой она вышла из твоего леса. Через лакуну. Мне пришлось мучительно бороться за это. Но — получилось. Теперь все опять хорошо.
— Она не разговаривает?
— Нет пока. Но я научу ее говорить. Я знаю, что мне достанет сил на всё.
— Увидишь, она меня проклянет.
— Не думаю. Она же видит меня. И знает, с кем я сейчас.
Ионатан гордо смотрит вперед. Несколько дней назад, видя, как он страдает, Мардук хотел отдалить его от себя. Испугался, что юноша заставит его расслабиться и тем подтолкнет к гибели. Теперь же — консул отворачивается от дуба, обнимает за бедра дрожащего человека, чьи глаза ввалились и обведены серым. Мардук, хоть и подавленный, с блаженством ощущает тихую вибрацию, колыхание чужой дышащей плоти. Думает: «Я ему сочувствую и этим держусь. Он — моя боль и мой направляющий. Я хочу удерживать его при себе, пока он такой. Пока он страдает и не умеет себе помочь, пусть остается в живых — чтобы я ничего не забыл».
Ионатану же, глянув сверху вниз на его зеленый складчатый наряд, Мардук говорит:
— Был бы ты девушкой или женщиной, я бы с радостью взял тебя в жены. Но мне повезло: ты не баба. Ты не родишь детей — для себя, против меня; и потому можешь свободно ходить, куда пожелаешь. Ты не по причине скотского настроения будешь на меня наседать,
— Ты жалеешь меня, Мардук? Я в жалости не нуждаюсь.
— Пойдем в сад.
Они беспрепятственно проходят в сад. Мардук ставит ногу на скамью под дубом. Лицо у него спокойное беззаботное: как будто никакого разговора между ними не было. Он крепче затягивает ремешки серебристого ботинка. Ионатан сперва наблюдает, потом, видя, что Мардук оперся локтем о колено, сам застегивает ему пряжку.
— Это ты умеешь, Ионатан. И другое — тоже. Неужели ты хочешь умереть или оказаться слабаком? Быть сломанной веткой, живущей лишь до тех пор, пока в ней сохраняется влага? Неужели не хочешь пожить еще сколько-то времени вместе с мамой? Ты вчера хорошо поступил в отношении своих бывших друзей. Они больше не живут. Нет! Я исполнил твою волю. Это ведь была твоя воля.
Юноша, отпустив ботинок, приник головой к колену Мардука. И обхватил его ногу.
— Я предлагаю тебе, Ионатан, вступить со мной в брак. Что ты об этом думаешь? У тебя не будет иных обязанностей, кроме как оставаться рядом, чтобы я мог видеть твое лицо. В том, чтобы ты говорил со мной, нужды нет. С дождем и теплой погодой тоже не поговоришь, но люди в них нуждаются. Тебе не придется быть моим слугой. Или помощником. Или даже сотрапезником. Но, как я уже сказал, от тебя потребуется одно: быть здесь. Не обязательно — всегда рядом со мной. Но все-таки: довольно часто находиться поблизости.
— Странно, Мардук. Я думал, что пригожусь тебе именно как помощник.
Мардук не снял ногу со скамейки. Он зевнул:
— Значит, договорились.
МАРДУК с несколькими сотнями приверженцев вторгся в незащищенный город. Уже в день вторжения он велел устроить центральную энергостанцию в помещении первой, так называемой Зеленой ратуши, где и сам поселился. Наступательное и оборонительное оружие, которое он, вместе с другими членами своей группы, сохранил и держал в готовности, было тогда же спрятано поблизости от ратуши и подключено к энергостанции Мардука.
Узурпатор пригласил в ратушу руководителей еще существующих отраслей промышленности, а также владельцев крупных земельных угодий, мужчин и женщин; и, пока они пересекали парадный двор, дал им возможность увидеть расстрелянных, пятнадцать мужчин и шестерых женщин, а сверх того — тридцать новых, живых пленников, беспокойно расхаживающих по двору. Мардук заговорил с приглашенными. То были пестро разряженные животные, уже поседевшие или еще молодые, которые с любопытством высокомерием страхом теснились перед ним.
Глоссинг — старик-англичанин, бывший преподаватель Мардука, научивший его ставить химические и физиологические опыты, превосходный ботаник — с иронично-скучающим видом смотрит на высокий купол зала и на свисающие вниз шелковые знамена: прежние символы братского единства, флаги англо-американской метрополии, флаги времен Уральской войны с изображениями небесных светил, подожженных земным огнем. Он думает: Мардук будет сейчас говорить; что ж, пусть говорит; кто-то другой тоже может говорить и делать, что ему вздумается, но ничего этим не изменит. Глоссинг вдруг чувствует с внезапной спокойной уверенностью: нельзя истребить меня и подобных мне. Он холодно рассматривает людей, стоящих вокруг: какой же идиот этот Мардук — нашел, с кем связаться; он был хорош когда-то, в общей упряжке, но кому из наших — сегодня — захочется иметь дело с этим отщепенцем?