Горы моря и гиганты

Дёблин Альфред

Женщина, которая стояла рядом с последним оратором, подскочила к старику, крикнула ему в лицо что-то оскорбительное, сунув под нос кулак. Старик самостоятельно встал с коляски, поднялся на подиум, заехал обидчице по шее:

— Прежде ты бы себе такого не позволила!

Она с плачем упала на доски; помрачневший оратор помог ей спуститься по ступенькам.

ПОСЛЕ ЭТИХ СОБЫТИЙ консулом Берлина стал Мардук. Высоколобый бледный человек лет тридцати, с большими серьезными глазами. Длинное костистое лицо, спокойная размеренная походка (хотя ноги ненадежные, со слабыми мышцами). Прежде Мардук ничем особенным не выделялся, однако в последние дни перед мучительно приближающимися выборами, когда уже обнаружились признаки анархии — в Мекленбурге восстали потомки старых правящих родов, в Магдебурге и его окрестностях вокруг фанатичного старика Лигбау собирались разрушители машин, — так вот, в те дни ему хватило мужества, чтобы из Бернау, где он тогда находился, с двумястами сподвижниками приехать в Лёвенберг[43], где совещались «друзья железа», захватить всю собравшуюся там верхушку этого движения и за один-единственный день добиться того, чтобы и относящиеся к ней люди, и сама она как целое исчезли. До самого конца его долгого консульства — а закончилось оно в середине двадцать седьмого столетия — о действительной судьбе этих сорока двух мужчин и женщин знали лишь немногие посвященные.

Мардук — человек такого же склада, что и те, кого он захватил в плен — жил среди лесного массива под Лёвенбергом, почти на границе с Мекленбургом, рядом с крупнейшей в градшафте белковой фабрикой. Маленький буковый лес располагался практически за стеной его рабочего кабинета. Между этими зелеными буками и гуляли теперь сорок два пленника. Еще когда они проходили через низенькую калитку, в глаза им бросились треснувшие деревья. Из трещин на стволах, из широких ран выступала густая застывающая в виде пузырьков желтоватая слизь. Она стекала на корни и, высохнув, выглядела как ржавчина. Пленники смутно помнили, что этот Мардук, всегда державшийся особняком, занимался какими-то опытами с растениями. Он, вроде бы, работая в лабораториях Меки — с внутренностями животных, но больше с частями растений, — добивался очень своеобразных изменений в процессе роста.

Помрачневшие пленники ходили по парку Мардука, не зная, как все это понимать: что их захватили силой, привезли сюда, держат взаперти. Ведь Мардук — человек их круга. Не исключено, что он получил информацию о готовящемся на них нападении, решил позаботиться о своих соратниках по союзу и укрыл их у себя в доме. Они ожидали, что он вот-вот появится и все объяснит. Их обвевал свежий весенний ветерок, и время от времени возникало ощущение, будто рядом с ними — возле плеча, за спиной — что-то движется. Они ничего подозрительного не видели. Присаживались на землю — то вместе, то поодиночке. В воздухе присутствовало что-то особенное — с острым запахом, как разреженный дым. От деревьев, казалось, распространялся жар; стволы в некоторых местах были теплыми. Встревожившись, люди стали внимательнее присматриваться к деревьям. Когда они наклоняли голову к стволу, внутри что-то гудело жужжало шумело. То были древесные соки: ведь наступила весна. Удивляло лишь, как активно эти соки движутся — в сердцевине, по капиллярам. Пораженные люди прикладывали ухо то к одному, то к другому дереву. Изнутри некоторых стволов доносилось шипение, как будто жидкость там внутри закипала. С дерева, до которого никто не дотрагивался, упала зазеленевшая ветка. Сверху что-то фыркнуло, будто выплеснулся древесный сок. Острый запах — повсюду вокруг разреженный, едва ощутимый — возле этого ствола усилился; люди, не выдержав, отошли. Запах был едким, как аммиак.

Некоторым из обеспокоенных пленников пришло в голову, что от этих деревьев надо защищаться, ломая их: благо лес еще молодой. Зачинщики подошли к деревьям, принялись раскачивать толкать стволы; один, высоко вскарабкавшись, отрывал отламывал большие ветки, обдирал листву — но внезапно, словно оглушенный наркозом, упал спиной на засыпанную листьями землю. Дерево толчками выдыхало горячий пар. Пострадавшего, который потерял сознание, оттащили в сторону; другие тоже отошли. Мардук все не появлялся. Ближе к вечеру пленникам передали — через стену с острыми кольями наверху — еду и питье в корзинах. Поужинав, они заснули.

Около четырех, когда рассвело, пленники, проснувшись, искали друг друга и очень удивлялись. Лес сделался таким густым, дорожки между стволами — такими узкими… Древесная масса бесформенно распространилась вширь. Между деревьями теперь едва-едва могли пройти рядом два человека. В ушах у всех стоял жужжащий звук, похожий на вчерашний. Люди не понимали, откуда он; дотрагиваться до деревьев они не решались. Хотя сверху сквозь кроны падал утренний свет, где-то по соседству кукарекали петухи, а вдали грохотали подземные электрички, в непосредственной близости, справа и слева, мало что удавалось рассмотреть. Где-то там — испуганный стон, и в другом месте тоже. Многие сбросили с себя пиджаки или куртки, чтобы легче было дышать. Лес, несомненно, рос прямо под их взглядами. Кто-то из запертых здесь уже лежал на земле без сознания, и пока другие, испуганные, ищущие чего-то, неожиданно для себя натыкались на лежащих, пока у всех пленников тряслись поджилки и они пробирались сквозь чащу, как по темному подвалу — наощупь, — возле стены несколько человек выкрикивали имя хозяина: «Сжалься, Мардук!» Некоторые безрезультатно искали выход, блуждая по дорожкам, которые с каждым часом сужались. Некоторые в задумчивости кусали пальцы и сплевывали кровь.

Около девяти утра, когда солнце уже слепило — то самое солнце, что сияло и над кораблями в Атлантическом океане, и над самим бескрайним океаном, то солнце, что совсем близко, в Бернау, стояло над детскими песочницами, — в парке вдруг раздались безумные крики о помощи (и больше не смолкали): дикий выплеск боли, как если бы на человека напали хищники. Большинство пленников в этот момент побледнели и, парализованные страхом, опустились на землю. Те же, что оказались поблизости от кричащего, вытягивали шеи, стараясь понять, что случилось: в полутьме они разглядели, как что-то трепыхается, колотит ногами. Ноги, а вокруг них длинная юбка… Это женщина; сверху ее что-то удерживает: рука, у локтя, зажата между двумя деревьями, срастающимися и брызгающими слюной. Женщина прислонилась спиной к двум этим напирающим, разбухающим существам, силится от них уклониться, нагнуться, но юбка путается в ногах, и несчастная повернулась, воет-жалуется-рычит: «Помогите! Скорей! Дайте нож!»

Лес непрерывно потрескивал. Люди внизу стояли лежали бродили, сходились и расходились, но при этом их все время обрызгивало липкой, похожей на клей жидкостью, которая, будто комочки слизи, оброненные из птичьих клювов, падала им на лица и руки, а часто и в самом деле брызгала, словно из трубочек. К похрустыванию периодически прибавлялись шипение и клокотание, как из откупоренной бутылки; воздух стал удушливым. Деревья переплетались ветвями, чуть ли не обвивали друг друга. Темнота сгущалась. Крыша — деревянный потолок — постепенно смыкалась над головами людей. Лес уплотнялся, превращаясь в тесный, все более тесный ящик, с крышки которого вовнутрь что-то капало. Воздух был забродившим-горьковатым-спертым, с клубами едкого возбуждающего газа. Земля же, еще недавно ровная, морщилась, скручивалась, змеилась. Из нее проступали, набухая, корни — жилы толщиной с руку, с которых осыпался песок. Уровень почвы повысился.

Люди искали открытые пространства среди толстых, все более утолщающихся деревьев, как будто забыли, что каждыйпромежуток между стволами еще недавно был таким открытым пространством. Они кашляли и злились, когда из темноты кто-то неожиданно выскакивал на светлую прогалину. Часто кто-нибудь — мужчина, женщина, — сбросив с себя одежду, кидался к дереву, истерично вцеплялся в него ногтями, вгрызался в кору. Но дерево враждебно отстранялось, брызгалось слюной, было таким влажным, таким теплым… На языке они чувствовали жжение.

В десять утра — громкий звон колокола на доме Мардука доносился и сюда — двое мужчин задушили себя поясами. Женщину с раздробленной рукой, которая, томимая жаждой, висела, наклонившись вперед, меж двух деревьев, прикончили еще раньше. Теперь в парке было совершенно темно. Вокруг пленников похрустывали трещали буйно разрастались деревья. Под воздействием каких-то ужасных внутренних процессов растительные организмы — распалившиеся, как животные в пору течки — безудержно увеличивались в размерах. Люди видели, как многотонные древесные массы, словно их охватила судорога, закручиваются спиралью, зияют продольными ранами… и при этом продолжают расти в ширину; тянутся вверх, истекают кровью… и при этом продолжают расти, куриться испарениями; лопаются, вспарывают друг друга, сливаются воедино… и при этом шипят и потрескивают. Даже там, где два дерева находили пространство, чтобы рухнуть перегруженными кронами в просвет между другими стволами, пень вскоре снова устремлялся вверх: он пускал побеги и начинал расти. В кронах, между ветвями, порхали заблудившиеся птицы; сверху они падали вниз. Щебетали, вкогтившись в кору, всполошено били крыльями, как только им удавалось сесть; с трудом отрывали крылья и лапы от липких ветвей; крича и роняя перья, взмывали вертикально вверх, искали просветы. Другие уже висели, попавшись в ловушку: выгибались, долбили разбухающую древесину, которая жадно хваталась за воткнувшийся в нее клюв, не отпускала, а быстро вбирала его в себя, смолой заливала птичке сердце глаза ноздри, покрывала ее клейким слоем, погребала— как бы маленькое тельце ни упиралось, ни барахталось, ни отклонялось назад или в сторону. Переступая на танцующих ножках, птицы, хлопая крыльями, тянули за собой студенистую массу, напрасно пытались ее стряхнуть. Оскальзываясь, они кружили вокруг ствола, пока не находили для себя вечное пристанище. Повисали головой вниз. По ним стекал сок. И потом они — во множестве — падали с ветки на ветку, еще трепыхаясь; шлепались на землю рядом с человеком (который оборачивался на звук) или на его плечо, рядом с шеей, оставались лежать — с сомкнутым клювом, дергая лапками. Те, у кого перья уже крепко слиплись, — повертевшись какое-то время, попытавшись вскарабкаться вверх — застывали, парализованные-оцепенелые, на своей ветке. Дерево вбирало их в себя, они превращались в круглое утолщение на суку, из которого брызжет сок, в безобидный на вид узелок, в плоскую пуговицу.

Этот мамонт — сочащаяся трескучая непрерывно разрастающаяся древесная масса — сплющивал защемлял измельчал людей, раздавливал их грудные клетки, ломал позвонки, стискивал черепные кости так, что белый мозг разбрызгивался по корням. Стволы рано или поздно соприкасались. Корень ствол крона становились единой массой — спекшейся колышущейся копошащейся дымящейся глыбой. Сверху что-то непрерывно лопалось, шипело. Внизу — пускало побеги, глотало, тянулось вверх, распространялось в стороны до самой стены.