Горы моря и гиганты
Шрифт:
— Уайт Бейкер.
— Чего тебе?
— Я хотел бы услышать твое мнение.
— Мы поговорим об этом в другой раз.
— Ты спокойно можешь говорить здесь. Мы еще не нашли ответа на сформулированный нами вопрос.
Она отстраняюще подняла руки, тряхнула головой:
— Хватит, Делвил.
— Вопрос в том, где цель, в которую я должен стрелять. Не окажется ли, что это наша же грудь.
Уайт Бейкер поднялась на ноги. Она сильно побледнела. Чужая женщина со своим рассказом, видимо, привела ее в замешательство.
Позже, возвращаясь через парк вдвоем с Делвилом, она, запинаясь, сказала ему, что не может рассматривать этих мужчин и женщин как представителей Америки. Они скорее похожи на опасных дикарей Юкона и Аляски, чем на американцев. Говорила она очень возбужденно и сбивчиво.
—
Глаза Уайт Бейкер сверкнули:
— Повторяю, нужно атаковать первыми. И я на этом стою. Провести разграничительную линию. Да или нет. Мардук или мы. Не кажется ли тебе… — Она, уперев руки в боки, взглянула на него испуганно: — Мне вот кажется, что ты, нетвердо держась на ногах, идешь прямиком к мертвому дереву, к этому клену, к медведям.
В результате бесед с Клокваном и телефонных переговоров с Вашингтоном и Неойорком стало очевидно, что там уже не видят возможности создания нового Круга народов. События на Западном побережье произвели на мировую общественность очень неприятное впечатление. Но на этом чудовищное движение не прекратилось. Тот факт, что в Африке во многих больших градшафтах все население — целиком — покинуло свои города, привел в сильнейшее возбуждение и Европу, и Америку. Американскую депутацию, готовую в любой момент отбыть на родину, испуганные англичане пока удерживали в Лондоне. Между Лондоном и Неойорком начались серьезные разногласия. Лондонцы дали понять, что, по их мнению, за океаном во главе промышленных отраслей и сенатов ныне оказались мужчины и женщины, происходящие из слабых семейных кланов. Дескать, старые традиции нарушены. Словесная дуэль между противниками, разделенными океаном, никак не кончалась. Между тем, депутация, состоящая из кутающихся в шерстяные накидки мужчин женщин и рабов, все прогуливалась по городу, а в ратуше настаивала: им самим, дескать, больше сказать нечего; так не сообщат ли им наконец, что они должны передать представителям своего континента.
В те критические месяцы, когда Круг народов снова начал распадаться, случилось так, что именно Уайт Бейкер, женщина умная и деятельная, вдруг отказалась от прежней своей позиции и приняла сторону Делвила. Делвил и Пембер были просто поражены, когда однажды утром бледная и притихшая Уайт Бейкер вошла к ним, в одну из комнат сената, под руку с той самой смуглой, кутающейся в накидку Ратшенилой; после чего уселась и долго молчала. Ратшенила, смеясь, поглядывала на белую женщину, время от времени гладила ее щеки, тыкалась головой ей в ключицу. Уайт Бейкер, как стыдливая молодая девушка, не смела поднять глаза, но, тем не менее, позволяла той, другой, все это проделывать. Даже разговаривая с обоими сенаторами, она не выпускала унизанной кольцами руки чужеземки.
Ратшенила улыбнулась мужчинам:
— Думаете, это я виновата, что Уайт Бейкер сегодня такая печальная и говорит совсем другие вещи, чем прежде? У нас рассказывают, что когда-то один… скажем так, человек, Йелх, хотел разозлить другого, Канука, и подложил ему ночью под одеяло собачью какашку. Потом разбудил его и сказал: «Здесь воняет. Эй, Канук, вставай, ты обделался!» Но я-то… Я ничего не подкладывала этой Уайт Бейкер.
Белая женщина крепче сжала руку индианки, прищурила глаза:
— Как это получилось, Делвил, что вы гораздо раньше меня поняли, какой курс мы должны избрать? Как вам, мужчинам, удается такое? Или все дело только во мне? Я сейчас… — И она опустила голову — мощной лепки, с гривой каштановых волос. — Я, будь на то моя воля, скорее отправилась бы к Мардуку, к Цимбо, чем осталась в Лондоне.
Невозмутимый Пембер хлопнул ее по колену:
— Что ж, прекрасно. Человек всегда сражается лучше, когда представляет себе, насколько силен его враг.
— Я не вижу вокруг себя врагов, Пембер.
— Ну-ну. Сегодня не видишь, а завтра они появятся.
В ближайшие дни Уайт Бейкер — которая казалась
— Как это, Уайт Бейкер, тебе взбрело в голову считать себя патологическим случаем? Тогда уж каждый из нас — патологический случай. Посмотри на Клоквана, на твою подругу Ратшенилу, на молодую индианку Каскон рядом с ней. Почему же именно в себе ты видишь патологию? Твой «случай», если мне позволительно выразить свое мнение, сводится к тому, что прежде ты была несколько… отсталой. Кстати, Уайт Бейкер, сейчас ты так бледна, что оправдываешь свое имя — ведь Уайт значит «белая». Но я подарю тебе красные гвоздики, красные тюльпаны: чтобы ты, зеркально их отразив, вернула себе прежний румянец.
— Почему я была отсталой, Делвил?
— Ты была неким анахронизмом. Мы — в меньшей степени, чем ты. Но и мы тоже, немножко. Я хочу сказать, человек всегда должен соответствовать своему времени. Иначе он будет глупцом, неисправимым строптивцем. А это не приведет ни к чему хорошему. Он только навлечет на себя беду.
— Но я должна была оставаться сильной. Мардук же был сильным.
Делвил обнял ее за плечи:
— Неблагодарная! Ты похожа на сказочное морское чудище, на Рыбу Кит, которая всегда плавала только под поверхностью воды, а теперь, вынырнув, удивляется тому, как все выглядит наверху. Ну, и чего ты этим добилась? Ты, конечно, не слабая, потому что и под водой научилась пользоваться глазами. Но я тебе вот что скажу: Мардук — тот в самом деле был сильным. Деревья, посаженные им и Цимбо, растут не на небесах. Тот, кто умеет видеть, Уайт Бейкер, предпочитает плыть по течению, а не против него. Разумеется, всякая река имеет границы; в ней встречаются подводные камни, и когда-нибудь она приходит к концу.
— Я сейчас не в силах ничего слушать, Делвил. — Женщина высвободилась из его рук. — Мне кажется, будто я не вынырнула из глубины на поверхность, а совсем наоборот. Но, вероятно, прежде чем я смогу об этом судить, мои глаза должны привыкнуть к новой среде.
И она медленно удалилась. А погрустневший Делвил долго еще сидел в кресле.
Лондонский сенат (теперь, когда сильная Уайт Бейкер отказалась от сопротивления, — единодушный) занял более жесткую позицию по отношению к ненадежным американским столицам. Сенаторы чувствовали: нельзя выпускать из рук вожжи, нельзя поддаваться; они не вправе дать повозке соскользнуть с тропы, обрушиться в пропасть.
НА БРИТАНСКИХ ОСТРОВАХ — в эпоху, когда отступили на задний план великие монотеистические религии — распространилось зародившееся в правящих кругах представление о добрых и злых силах, которые человек может распознавать и умело использовать себе во благо. Отдельные индивиды и целые градшафты еще молились древнему единому богу, но и на островах, и во множестве городов европейского континента огромной популярностью пользовались ловкие люди, которые выдавали себя за магов и разработали разные способы предсказания будущего. Уже прежние мигрирующие массы, чужеродные и полудикие, охотно прислушивались ко всякого рода чародеям, которые строили из себя посвященных в таинства науки. Теперь же толпы горожан, отмеченные клеймом упадка — то инертные, то впадающие в панику, напуганные собственной немощью, варварскими событиями в Бранденбурге и на американском северо-западном побережье, не склонные к участию в каких бы то ни было войнах, но испытывающие глубокую потребность освободиться от искусственной пищи, от машин, от сенаторской опеки и собственной недееспособности, — просто-таки жаждали знаний о будущем, которого они боялись. Причем боялись тем больше, чем меньше отваживались менять что-то в сложившемся положении.