Горят как розы былые раны
Шрифт:
– Да ладно вам суетиться, – и капитан, вынув из кармана платок, протер пятно. – Знаете, у меня мизофобия… Скрываю это как могу. Хочется доработать до пенсии. Ненавижу мелкие недочеты после уборки. Вот поэтому я и решил перебраться в квартиру побольше. То есть не из-за мизофобии, конечно, а из-за тесноты…
Непрошеный гость посмотрел на часы.
– Самое скверное в работе – это убивать время на бестолковые мероприятия. Двадцать человек заняты тем, что ведут бессмысленные беседы с людьми, не имеющими никакого отношения к убийству.
– Зачем
Капитан рассмеялся и открыл дверь ниши. Когда его рука легла на косяк, Голландец успел заметить след машинного масла, вытертого сухой тряпкой.
– Не исключено, что кто-то что-то видел, что-то слышал. – Капитан заглянул внутрь и закрыл дверь. – Пятое правило Глеба Жеглова. Спасибо за кофе. Пойду, а то хватятся. И еще раз благодарю за картину.
– Можете еще раз зайти. Пока вас не было, я сгонял за пивом. По себе знаю – нет ничего лучше стакана холодного пива после хорошо выполненной бестолковой работы.
Оба рассмеялись, и Голландец готов был поклясться, что в глазах капитана промелькнуло, но тут же исчезло разочарование.
Он закрыл дверь и прислонился к ней спиной.
«Где я прокололся? Он зашел во второй раз, чтобы осмотреть то, что не осмотрел в первый. И заглянул только в одно место – в нишу. Без спросу. Его интересовала ниша. Он имел возможность зайти ко мне, когда это пытались сделать двое лейтенантов. Но не вошел. А через четверть часа испытал в этом потребность. Значит, прокол совершен с минуты появления лейтенантов. Что-то случилось в тот момент, если он спустился на парковку и лапал снизу движок моего «Форда». Зимой он бы просто положил руку на капот. Но сейчас лето. Он понял, что двигатель горячий, и сообразил, что я выезжал. Охранника он если еще не расколол, то скоро расколет».
Оторвавшись от двери, Голландец вошел в спальную. Соня тихо дышала. Разметав по постели руки, она словно звала его. Он встал на колени и заглянул под кровать. Труп лежал, держа руки по швам.
«Мизофобия… Больной мизофобией человек стирает грязь в чужой квартире своим платком. А потом кладет платок в карман. Больной мизофобией человек лезет рукой под днище машины. Да он бы уже в пяти квартирах руки с мылом отмыл. Впрочем, не так… Правильный ответ звучит иначе: больной мизофобией человек даже с пистолетом у виска не станет щупать днище машины».
Сколько у Голландца времени? Когда капитан отдаст криминалисту платок? Когда будет готова экспертиза?
С пивом ход был правильный. Теперь капитан не будет, во всяком случае, экспертизу пятна на платке требовать в первую очередь. Пятно на платке – так, к нему не больше подозрений, чем к остальным вещдокам, изъятым в других квартирах.
Но к обеду завтрашнего дня капитан уже будет знать наверняка, что на платке – кровь.
Войдя на кухню, Голландец вынул из кармана трубку телефона.
– Манкин, привет.
– О, привет. Ты чего не спишь?
– Все голову ломаю
В трубке раздался треск, потом отрывок из какой-то симфонии, и все закончилось надсадным кашлем Манкина.
– Манкин, ты слышал мои вопросы?
– Да, да! Это звонки сразу по двум линиям. Повиси немного, я президенту отвечу…
Не убирая трубки от уха, Голландец снова вернулся в спальную.
Чертов труп. Надо было их обоих сбросить. Один упал или два – какая разница. Просто ментов приехало бы в два раза больше, и все.
– Голландец?
– Говори.
– Яйцо, короче, судя по описанию, похоже на «Петушок», подаренный императрице Марии Федоровне. Только само яйцо не синего, а зеленого цвета, и выскакивает не петушок, а соловей.
– Впервые слышу о таком.
– Не ты один.
– Имя кого Черкасова называет в качестве ювелира? Перхин? Коллин?
– В протоколе допроса потерпевшей этого вопроса нет. – Манкин задумался. – Странно. Это промашка.
– Ничего странного. – Голландец посмотрел в окно. Рассвет наступал как цунами. – И никакой промашки. Раз яйцо Фаберже, для ментов это значит, что яйцо сделал Фаберже. Еще одна фамилия для них – уже нескладуха. Но не странно ли, что владелица яйца сама не назвала имени мастера?
– Странно, что она оценила его в пятнадцать миллионов рублей.
– Ну а как у нее оказалось яйцо – это-то менты должны были выяснить? Или в протоколе об этом тоже ничего нет?
– Говорит, что яйцо ей перед смертью подарила бабушка.
– А кто у нас бабушка?
– Грошев выяснял. Бабка действительно скончалась. Год назад в Перми.
– Она похожа на ту, у которой в комоде могло лежать яйцо?
– Она похожа на ту, у которой нет комода.
Во время разговора Голландец одной рукой натягивал носки.
– Жаль, нельзя оживить бабку, – заметил Манкин. – Хотя уверен, что бабка тут же снова откинула бы коньки. Еще бы. Узнать, что у тебя было яйцо Фаберже. Скорее всего Черкасова врет про бабку. Яйцо к ней попало другим путем.
– Ты подаешь надежды, товарищ, – похвалил Голландец. – Почему бы тебе не оставить эти скучные посиделки с микроскопом и не обратиться, аки человечище в волка, в эксперта?
– А где тогда Комитет найдет лучшего в России специалиста по лабораторному анализу?
– Действительно. Я сплоховал.
– Ты не просто сплоховал, ты меня смертельно обидел. Ответишь коньяком.
Голландец бросил телефон на стол и надел джинсы. До пробуждения Сони оставалось часов шесть-семь, не меньше. На работу она сегодня точно не попадет. И будет очень расстроена. Соня не любила подводить людей. Хотя если сегодня из-за отсутствия педагога отменят занятия в детской балетной студии, Россия вряд ли потеряет новую Плисецкую.