Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
И ни единой фотографии, где мы были бы вместе…
Вдруг покрываюсь гусиной кожей. Дверца прикроватной тумбы приоткрыта. Щель небольшая, неудивительно, что я не заметил ее раньше. Внутри ящика пусто, только на нижней полке, с самого края, фотография в четверть альбомного листа. Со своего места я не могу разглядеть ее целиком, вижу лишь уголок. Она явно цветная, но цвета блеклые, как в старых советских ателье. Я догадываюсь, что на ней. Сознание раскалывается надвое. Семейная легенда, такая простая и привычная, такая непоколебимая в своей убедительности, в одночасье оказывается ширмой, а за ней…
Привстав, тянусь за фото. На нем моя семья, двое молодых родителей и их малыш в белой вязанной шапочке. Троица счастливо улыбается фотографу, он уже набросил на голову плотный холщовый мешок, бросив сакраментальную фразу про птичку, готовую выпорхнуть из объектива.
ВНИМАНИЕ, СЕЙЧАС ОТСЮДА ВЫПОРХНЕТ ПТИЧКА…
Вот она и выпорхнула…
Зачем ты это сделала, мама? Зачем?!
Неужели посчитала, что так будет лучше для всех? Для тебя и вот этого карапуза с синим пластмассовым совочком, которому предстоит стать Малым, а затем, если, конечно, посчастливится вырваться из Госпиталя, то и мной…
Отложив снимок на серое одеяло, которым застелен матрац, рассеянно гляжу в окно.
Откуда появилась фотография? Неужели ее нечаянно оставил сам солдат? Или он умышленно сделал это? Может, фото подбросил кто-то еще?
Естественно, и этот кто-то — ты. Ведь Госпиталь, в значительной мере — продукт твоего сознания. Если предположить, что это так, фото появилось по той простой причине, что ты вспомнил о его существовании. Это случилось, когда соседом по палате стал Малой…
Малой, следуя этой логике, тоже созданная мною химера?
— Шурик?! — доносится издалека. — Ты где?!
Голос Малого из соседней палаты кажется таким далеким, словно мы находимся в разных мирах.
— Иду!! — откликаюсь я. Поспешно встаю, прячу фотографию за пазуху, хватаю кипятильник и быстрым шагом возвращаюсь в восьмую палату. Горячий чай с лимоном — вот то, чем я намерен заняться. Ни Малому, ни мне, он точно не помешает. А потом я сделаю ему новый компресс.
IX. Ditto…
Ветер треплет мне волосы, раздувает плотную кожаную куртку куполом небольшого парашюта. Воздух, такой приятный и по-весеннему свежий, напоенный озоном, кажется плотнее воды на дне Марианского желоба, скорость чересчур высока. Подо мной мягко ревущая мощь. Моему мотоциклу все равно, переть в гору или катиться с нее, он невероятно резв. Асфальт, жирный после дождя, словно чешуя бесконечной исполинской змеи, ныряет под колесо так быстро, что начинает кружиться голова, если долго смотреть. Я гляжу вперед, на величественную панораму крутых холмов, наплывающую неторопливо, с достоинством, по мере приближения. Другое дело — деревья по обочинам трассы. Здесь смена картины происходит так быстро, словно пространство сжимается, проносится сквозь меня, как песок через горловину мощного насоса, и застывает за спиной, образуя картинку в зеркалах заднего вида.
Стрелка спидометра лежит на отметке сто тридцать, пожалуй, я чересчур разогнался. Я никуда не опаздываю, просто спешу жить, ведь я молод и счастлив. Я еще не знаю, что такое одиночество. Ведь она рядом, обнимает меня за талию, ей тоже нравится скорость. Кинув быстрый взгляд в зеркало, отвлекаться от дороги нельзя, вижу серебристый мотоциклетный шлем. За защитным стеклом — игриво прищуренные глаза. Она улыбается мне, не сомневаюсь в этом, хоть линия губ прячется под забралом шлема.
Я люблю тебя, кот.
Ditto, родная.
Солнце все чаще проглядывает через пелену облаков. Их боевые порядки рассыпаются, и вот они уже отступают с пронзительно голубого поля. Вскоре от непогоды, бушевавшей с утра, остаются лишь сверкающие среди ветвей изумрудные капельки, да темная полоска самого у горизонта, арьергарды посрамленной воздушной армады. Дорога извивается между холмами, мы в предгорьях. Справа торчат источенные веками рубленные горные пики, слева — лесистые холмы, здесь местность спускается к морю. Мы оба с нетерпением ждем его появления, и вот, уже видим его. Правда не все, а вклинившийся между двумя отрогами осколок. Он отливает бирюзой, кажется, светится изнутри. Затем море исчезает, заслоненное горами, но вскоре показывается опять. Сбрасываю скорость, оборачиваюсь.
— Может, свернем?! — мне приходится кричать. Воздушные потоки уносят мои слова, но она понимает, о чем я, без слов.
Я чувствую кивок. Руки еще крепче сжимают мою талию. На секунду она прижимается ко мне всем телом.
— Ок… — шепчу я скорее даже себе. Начинаю тормозить, высматриваю подходящий съезд. Через пару минут вижу то, что нам требуется, узкий, поросший травой проселок, идущий к морю.
Дорожка, больше похожая на тропу, ведет нас между двумя виноградниками. Ягод не видать, слишком рано, одни завязи. Затем виноградники заканчиваются, мы оказываемся среди скал. Ехать приходится осторожно, ям и колдобин — более чем достаточно. Наконец, скалистые уступы задираются над нашими головами, выезжаем прямо на берег. Шины шуршат по гальке. Вокруг — хаотическое нагромождение поросших мхом валунов, головоломка из набора для великанов. Мы в крохотной, уютной бухте. Кругом — ни души. Выключаю зажигание, мотор немеет, становится тихо, только чайки перекликаются в лазурном небе, да море шепчет во сне. Стоит почти полный штиль.
Мы одновременно слезаем с мотоцикла. Она снимает шлем, волосы сыплются на плечи темно-русым дождем. Вместе с задорной улыбкой и яркими серыми глазами с огненными протуберанцами вокруг зрачков, это чуть не сбивает меня с ног.
Она вешает шлем на руль. Снимает со спины маленький черный рюкзачок (в который и тетрадь на двенадцать листов помещается с большим трудом), бросает его на гальку.
— Bon voyage, — тихо произносит она и рациональная часть меня послушно отправляется в странствие.
— Детка, мои мозги уже сидят на чемоданах, — говорю я.
Она берется за молнию кожаной курточки, подчеркивающей грудь и узкую талию, медленно опускает замочек. Мне нужно сделать лишь два шага, чтобы оказаться рядом. Наши губы сливаются воедино. Не знаю сколько это длится, бесконечность или, напротив, мгновение. Время в ее объятиях теряет для меня привычный смысл. Потом мы размыкаем губы, прижимаемся лбами и молча смотрим друг другу в глаза.
— Я люблю тебя.
— Ditto. Всем сердцем, кот.