Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
— Я ей уже весь пропах.
— Нет, — уверяю я, — ты пропах нитрокраской и дихлорэтаном. Знаешь, что меня в этом радует?
— Нет, — он крутит головой, я уже держу компресс в руках.
— Меня радует, что ты с детства усвоил, для чего люди вообще выдумали клей. А то, у некоторых ребят в твоем возрасте складывается превратное представление на этот счет.
— Как это?
— Неважно, — пожалуй, я свернул не туда. — Вот, глянь, какая погодка. Скоро сможем загорать, если конечно, в Госпитале найдется парочка шезлонгов.
— А на улицу выйти можно?
— Мм… — опять он ловит меня за язык. Не бывать мне современным политиком, вот у кого и язык без костей, и кожа, не способная краснеть.
— Не сегодня, ладно? Куда на улицу после компресса? Хочешь схлопотать менингит?
Ожидаю бури, но она не наступает.
— Ладно, — безропотно соглашается Малой. Мне стыдно за себя.
— Тогда я буду клеить, — сообщает он с воодушевлением.
— Кстати, как там твои модели? Для меня уже появилась работенка?
Наконец-то мне не приходится кривить душой. Хобби — только наша волна, тут мы свободно обходимся без переводчиков. Чувствую, как спадает напряжение. Самолетики, вот это по-настоящему здорово.
— Еще нет, — говорит он немного смущенно. — Но, «Сейбр» почти готов. Вечером можно будет раскрашивать.
— Отлично.
— А у тебя есть краски? — спрашивает Малой. — А то у меня тут всего три цвета, красный, синий и желтый.
— И все? — конечно, это лучше, чем вообще ничего, но слишком мало, чтобы завершить работу качественно. Чтобы копия в мельчайших штрихах соответствовала оригиналу, ведь именно в точности — весь смысл моделирования.
Блин!
Еле сдерживаю разочарованный вздох, когда неожиданное предположение заставляет меня открыть тумбочку. И да, так и есть — на одной из полок нас поджидает картонная коробка, заполненная всевозможными фирменными баночками с красками, у каждой — свой каталожный номер. Потрясающе, ведь это — мои краски, те, что я купил уже в институте, когда прежнее увлечение вернулось ко мне на некоторое время.
— Вот здорово! — Саня чуть не подпрыгивает от восторга. И я, признаться, вместе с ним. Затем он возвращается к своей модели.
Рассеянно наблюдая за Малым, обкатываю в уме его недавние слова. Итак, спустя всего каких-то пару часов после аварии он утверждает и похоже не врет, что понятия не имеет, кто надоумил его напялить кофту. Более того, вообще не помнит, как ее одевал. Я же, по прошествии многих лет, не сомневаюсь, это бабушка настояла. Выходит, моей памяти — грош цена, бабушка априори не могла сделать ничего подобного, поскольку ее просто не было в живых ранним летом одна тысяча девятьсот девяносто пятого года. Просто связанная ее руками кофточка спасла мне жизнь, и эта информация, погружаясь все глубже в пучину памяти, по мере того, как ее оттесняли с поверхности свежие поступления, формулы математического анализа или, скажем, походы в горный Крым, трансформировалась, породив образы, которых не существовало на самом деле.
И Дознавателя выходит тоже?
Эта мысль заставляет меня поморщиться, зловещая фигура отпрыска полицая крушит мои логические построения, будто карточный домик.
Значит, бабушка явилась мне на выручку с Того Света…
Пожалуйста, только давай без паранормального, идет?
Давай, никто не против, только сперва ответь: кто в таком случае, защищал тебя от Дознавателя в палате? А заодно, в какие рамки вкладывается твоя недавняя стычка с этим уродом, в припадке ликантропии, обернувшимся полицаем на службе у германского командования? Если ты всерьез пытаешься проанализировать, чего добивались от тебя оба эти козла, то почему бы не признать существования Того Света и всего прочего, что из этого вытекает…
Полицай с Дознавателем — персонажи из сна! — отрезаю я, утомленный этой внутренней перепалкой.
Да? Ну, в таком случае — не о чем беспокоиться. Прикажи разуму, чтобы кончал хандрить, и давай, просыпайся.
Опускаю ладонь на койку. Под пальцами шелестит бумага. Неужто «Ведомости»? Давненько они не попадались мне на глаза…
Повернув голову убеждаюсь, что прав лишь отчасти. На постели действительно газета, но она гораздо тоньше столичного таблоида, буквально три листа, вложенные один в другой. Название многообещающее — «Гудок». Чуть ниже указано издательство: газетенку выпустила Щорсская дистанция путей Юго-Западной железной дороги. Издание еженедельное, у меня в руках второй номер за май одна тысяча девятьсот девяносто пятого года.
Начинаю пролистывать экземпляр с мыслью: ох, неспроста в моем распоряжении оказался, выпуск, у которого, должно быть, еще не просохли толком гранки, когда Малой попал в аварию…
Первые пару страниц бравурные, официоза не меньше, чем в столичных изданиях. Три или четыре статьи посвящены визиту какого-то большого железнодорожного начальника. Местные шишки рапортуют высокому гостю о сногсшибательных успехах, достигнутых под его чутким руководством. На последней страничке, в рубрике ИСТОРИЯ НАШЕГО КРАЯ, обнаруживаю статью, которая касается лично меня. Она посвящена двоим нашим замечательным землякам, сестре и брату, бывшим узникам концлагеря Дахау, угнанным в неволю детьми, и вернувшимся на родину в сорок пятом. Девочке к тому времени было восемь, мальчишке едва исполнилось два. Пережив чудовищные испытания, эти двое выросли настоящими людьми. Она стала уважаемой всеми учительницей, он посвятил всего себя охране общественного порядка. Чем не примеры для молодых, справляется автор. Тотчас согласившись с ним, рассматриваю фотографии. На первой благообразная пожилая учительница в окружении питомцев с огромным букетом роз, снимок сделали 1-го сентября. На втором уже известный мне дознаватель в сером кителе с куцыми погонами.
Что и требовалось доказать, — говорю себе я. Брат и сестра, чтобы никто не сомневался.
Впрочем, это я и без документальных свидетельств готов был принять за правду. Читаю текст до конца. К сожалению, оба ветерана оставили нас, констатирует автор. Учительница скончалась два года назад, ее младший брат ушел из жизни совсем недавно, его сразил апоплексический удар.
Выронив газету, растерянно гляжу на Малого. «Сейбр» практически готов, многочисленные ракеты и пушки заняли места на консолях внешней подвески, фигурка летчика в кабине, осталось запечатать ее колпаком фонаря. Без этой детали начинает казаться, пилот приготовился к катапультированию…
Как и я…
Итак, на момент аварии они оба умерли. Мне стоило догадаться раньше. Получается, эти двое оспаривали друг у друга жизнь Малого, когда утратили свои. Бабушка пыталась защитить любимого внука, ее брат Дознаватель задался целью прикончить внучатого племянника и едва не преуспел…
Это мы еще поглядим, кто кого…
Минуточку, — одергиваю я себя. — Какого еще племянника? Моя бабушка родилась до войны, в сорок втором, когда ее с матерью угнали в Германию, ей было пять. К тому времени мой прадед уже год, как погиб под Ельней, где шли затяжные кровопролитные бои. Значит, он ни при каких условиях не мог быть отцом Дознавателя. Получается, у них были разные отцы…