Господин Изобретатель. Часть I
Шрифт:
[3] Второй класс (тоже «мягкий, но с нераскладывающимися диванами) — желтого цвета и зеленый «жесткий» — 3 класса. Обычно, в составе на Петербург были зеленые вагоны, один — два первого и два — три — второго класса. На других дорогах — вагонов 1 и 2 класса — в 2 раза меньше.
[4] Дело не в катастрофе 1888 г. в Борках Харьковской губернии, где царский поезд сошел с рельсов из — за плохо уложенного пути, наличия в составе неисправного вагона (разбалансированного и без тормозов!) железнодорожного министра Посьета, общей перегрузки и высокой скорости состава. Именно после этой катастрофы пошел вверх Витте, тогда обычный дорожный служащий «средней руки», письменно подавший рапорт о недопустимости такого положения дел. Три тележки — обычная конструкция пульмановского вагона: вагоны 3 класса тоже были трехтележечные и их пассажиров немилосердно трясло и било задами о деревянные полки именно из — за наличия третьей средней тележки
[5] Академический знак доктора наук.
[6] Гистоморфология — наука о тканях организма и их строении.
[7] Расстегай — открытый (расстегнутый) пирожок.
Глава 19. Академическая
Как ни странно, я неплохо выспался, несмотря на то, что диван раскладывался только до полулежачего положения, постельного белья, даже подушки не полагалось, только пледы, которые принес проводник. У него же можно было заказать чай и папиросы. Более опытные пассажиры везли с собой подушки — думочки, я же оказался «на бобах», но поворочавшись, уснул под посапывание профессора и стук колес. Утром, проснулся и отправился в ватер — клозет. Оказалось, что никакого «ватера» в нем нет, слив отсутствовал, вместо него — педаль сброса.
Подразумевалось, что удобства будут на остановках, что и пришлось сделать в более комфортных условиях в Малой Вишере, где была остановка и какой — никакой, но небольшой вокзал (хотя вокруг, кроме станционных построек, ничего. Сортир для господ из 1 и 2 классов, за которым следил специальный служитель, был довольно чистый, с горячей водой и даже с горячим полотенцем, что подал мне «повелитель ватерклозета». Подозреваю, что он просто проглаживал утюгом полотенце после каждого посетителя и их, полотенец то есть, у него и было 4–5 штук. Ну и бес ним, оставил ему гривенник за услуги. Главное, что, уединившись, я намазал питательным кремом кожу рук, в вагонном клозете в полутемноте с постоянным раскачиванием вчера вечером сделать это было весьма неудобно. Руки постепенно приходят в порядок, ногти мне обрабатывал приходящий мастер маникюра, получая вчетверо против обычной таксы, так что, может, перчатки когда — то можно будет снять.
Вернувшись в вагон, попросил чаю и пока пил, смотрел в окно на станционную жизнь. Пассажиры 3 класса толкались в очереди в дощатую будку с надписью «Кипяток», понятно, что чаем их никто не баловал. «Чистая» публика совершала утренний моцион. Ресторана в Вишере не было, только буфет: отдельно для пассажиров 1 и 2 класса и для всех прочих. Зато в изобилии было всяких торговцев — лоточников, расхваливающих свой товар, возле них толпились, судя по виду, немудрящие пассажиры третьего класса, впрочем, среди них были и сельские батюшки в рясах и личности в форменных фуражках, видимо, телеграфисты или землемеры, а может, студенты. Тут последовательно раздались удары станционного колокола, паровоз свистнул и поезд покатил дальше.
Профессор проснулся, попросил чаю и открыл баул, приглашая подкрепиться. В бауле и сверточках с полки оказалась всякая домашняя выпечка и превкусная! К ней полагались ветчина и колбаса, которую его превосходительство назвал «немецкой» а я, про себя, — «краковской».
Мы еще вдоволь почаевничали и завтрак оказался достаточно плотным. Потом поговорили о красителях, точнее, — об окрашивании срезов тканей для микроскопии. Узнал, что уже раделяют Грам[1] — положительные и Грам — отрицательные бактерии. Обрадовался, это мне пригодится при испытаниях стрептоцида, хотя я и знал что в нетоксичных концентрациях сульфаниламид действует на «грам+» бактерии.
— Вот что вы скажете на то, что мои лаборанты никак не добьются хорошей окраски тканей этим самым метиловым фиолетовым или эозином, — спросил меня Модест Сергеевичр, — что они делают не так?
— Профессор, проверьте качество спирта, которым фиксируют и отмывают от избытка эозина подготовленные к микроскопированию срезы тканей ваши лаборанты, — посоветовал я, — не дай бог, разбавляют спирт, шельмы.
— Непременно присмотрю, — поблагодарил меня за совет профессор, — спиртометр у меня есть.
Вот так, за разговорами, мы доехали до Питера. Профессор дал мне домашний адрес и написал, где находится его кабинет на кафедре (по анатомии числилось аж четыре профессора, все же основной категорией подготовки были военные лекари[2] с ведущей хирургической подготовкой, а там без знания анатомии делать нечего). Я намекнул ему о перспективах окрашивания срезов анилиновыми красителями гематоксилин — эозином и кислым фуксином, что впервые было применено в начале 20 века немцем Густавом Гимзой, а затем с реактивом Романовского[3] использовалось вплоть до 21 века лабораториями всего мира, но подробностей этого метода я не помнил, как точно не помнил и всех реактивов, ну, пусть пробует сам, может быть, прославится. А мимо Военно — медицинской Академии мне не пойти, вот как полезно ездить первым классом — сами собой заводятся нужные знакомства.
Вот и вокзал, профессора встречали, мы тепло простились, я пообещал, что как только получу лекарство, сразу же сообщу и приеду в Академию выступить. Меня никто не встречал, я на всякий случай чуть выждал, пока профессор, окруженный то ли родственниками, то ли учениками скроется и пошел получать багаж. Тут уже толпилась целая свора носильщиков, которая кинулась мне навстречу, так что проблем с транспортировкой чемодана, в котором, между прочим, кроме моих вещей, были и три противогазных маски. Пришлось опередить Зелинского, иначе много народа потравится при производстве тротила, да и против газов в Первую мировую будет действенное средство, а не повязки, пропитанные, простите за подробности, мочой. Так что «атаки мертвецов» под Осовцом не будет, да и будет ли еще то сражение за крепость Осовец.
Приказав извозчику везти меня в Михайловскую Академию, я откинулся на подушки тряского экипажа и стал рассматривать Петербург конца 19 века. Впрочем, долго это не продолжалось, так как переехав через мост, мы свернули на Арсенальную набережную. Прибыв к дежурному, я назвался и попросил доложить обо мне штабс — капитану Панпушко. Вскоре ко мне вышел молодой сухощавый офицер, представился и попросил следовать за ним.
— А как быть с этим? — показал я на чемодан, — у меня здесь противогазовые маски для вас.
— Сейчас пришлю кого — нибудь из нижних чинов и они заберут, — ответил капитан, — прошу за мной, Александр Павлович.
— Мы долго шли по коридорам, я не видел толп курсантов, изредка попадались обер — офицеры, приветствующие моего провожатого, все же преподаватель и член АртКома! Потом я узнал, что в трех классах академии обучается всего 60 офицеров, поручики и штабс — капитаны, отслужившие не менее 3 лет в войсках. Окончившие старший класс по 1 разряду производились в штабс — капитаны гвардии или капитаны армейской артиллерии, получая преимущество для производства в штаб — офицерский чин и лучшие оставались еще на год в дополнительном классе — из таких лучших из лучших и выходили будущие преподаватели вроде Семена Васильевича Панпушко.