Господин Изобретатель. Часть I
Шрифт:
— Нет, Сашка, скорее Нобель тут ни при чем, — рассуждал дед в ответ на мои догадки, — хотя, конечно не знаю, рассматривал ли ротмистр такой фортель, он же мне не докладывает! Да и не могли где — то Генриха полгода держать. И как же ты все это представляешь? Вышел немчик на Полянку, а его тюк по голове и в проулок к вашему забору потащили, другие подручные связанного Генриха вытаскивают через дыру в заборе, вместо него кладут тело шпиона и взрывают? Нет, так среди купцов и промышленников не бывает, у нас все проще.
Поговорив еще с дедом про мое лечение, мы расстались, и я остался наедине со своими думами. Агаша теперь дежурила в коридоре, на сестринском посту и помогала с тяжелыми больными, а мне провели кнопку вызова, хотя я ей не пользовался, если, что надо, сам вставал. Через неделю доктор разрешил мне прогулки и мне принесли новый больничный халат и шапочку, чтобы предохранять еще чувствительную кожу от весеннего солнца. Волосы помаленьку отрастали, и я начал отращивать бородку с усами. У Сашки — то раньше они не очень росли, но после того как я начал интенсивно заниматься физкультурой, за счет выброса стероидов пробудился и мужской тип оволосения и мальчик стал превращаться в мужа. Если бы не пожар, я мог бы уже ходить с приличной бородкой, была у меня такая идея отпустить ее для солидности. Сейчас же волосы были реденькие и самое неприятное — какие — то пегие, с сединой.
Лиза пока больше не приезжала, дед привозил мне только приветы от нее, привез еще математические и химические журналы — я хотел познакомиться с трудами наиболее продвинутых ученых. Надо ехать в Питер! Но Леонтий Матвеевич даже слышать об этом не хочет, не ранее чем через 2–3 месяца, когда я окрепну, а то он не гарантирует осложнения — кожа еще очень ранима и могут начаться инфекционные осложнения, а тогда — грубые и обезображивающие келоидные рубцы[1].Доктор и так был против прогулок: Всюду инфекция, вам этого не понять, молодой человек. Вот разовьется келоид — никакой хирург не поможет и будете мучиться всю жизнь. Никаких дальних поездок по железной дороге, и думать об этом забудьте!»
И тут опять как черт из табакерки внезапно появляется известный жандарм.
— Желаю здравствовать, Александр Павлович, вижу что состояние ваше все лучше и лучше — на этот раз Агеев был подчеркнуто бодр, энергичен и любезен, — а я привез вам свежие новости!
— И вам всех благ, любезный Сергей Семенович, — подчеркнуто вежливо ответил я, — позвольте узнать какие, хорошие или плохие?
— Хорошие, всенепременно хорошие — продолжал, улыбаясь, ротмистр, — следствие наше вполне закончено, преступник изобличен и даже сознался!
— И кто же он, — удивился я благоприятному исходу, уже приготовившись к худшему, вроде жандармского поста у двери и суда с последующим долечиванием в тюремной больнице до придания будущему каторжнику товарного вида.
— Именно тот, кого я предполагал ранее, далее я просто отрабатывал и отвергал остальные версии, чтобы не было вопросов в тщательности расследования, а все сразу же сходилось на капитане Вайсмане. Просто для изобличения его было недостаточно улик, да и тело потерпевшего было не опознано в силу естественных обстоятельств — практически полного уничтожения тела, эксперт мог только сказать, что с большой вероятностью это мужчина (сохранились и фрагменты костей таза). Потом мы нашли свидетеля, что Вайсман, выйдя из аптеки Циммера, не пошел прямо по улице, а свернул в проулок. Потом, чего свидетель, конечно не мог видеть, Вайсман увидел, что в лаборатории горит лампа, пролез через заготовленный лаз, взвел часовой механизм заранее заложенной бомбы и был таков.
— А какой мотив убивать Генриха? — я решил прояснить дело до конца, раз уж я сам чуть — чуть не стал обвиняемым.
— Я предположил два возможных мотива: первый — остановить ваши работы по созданию новой взрывчатки, второй — убрать Генриха после того как он отказался работать на германскую разведку.
— И какой же правильный? — поинтересовался я.
— Практически, оба. Вайсману было дано задание внедриться в лабораторию, так как прошла информация о вашем интересе к анилиновым красителям, до настоящего времени бывших почти исключительно под контролем Германии. Вайсман по образованию химик, но давно работает в разведочной службе, считается там перспективным сотрудником, так как имеет способность к языкам и перевоплощению, проходил для этого специальную подготовку. Вы не поверите, даже у театральных актеров обучался мимике, переодеванию и гримированию, то есть способности полностью менять свой облик.
— Да, я знаю, что он быстро втерся в доверие Генриху, как же коллега, земляк, трудолюбивый и скромный — подтвердил я.
— Вот то — то и оно, — продолжил ротмистр, — но вы в какой — то мере сами виноваты в том, что привлекли к себе внимание германской разведочной службы.
— Как? — удивился я, — мы же мирными делами занимались.
— До определенного момента, пока не открыли, что ваш краситель — взрывчатка нового типа, — пояснил Агеев, — вот тут Вайсман доложил своему руководству о том, что известное уже 30 лет вещество можно применить с другой целью. А потом вы прямо написали в заявке на привилегию, что ваше вещество можно использовать в горно — взрывном и строительном деле. Испытания германских артиллеристов подтвердили это и теперь немцы готовятся выпускать тринитротолуол промышленно для снаряжения снарядов высокой взрывной мощности. Хотя были некоторые трудности с детонацией боеприпаса, уж очень устойчивым он оказался к подрыву, поэтому сначала немцы хотели отказаться от дальнейших работ по этой взрывчатке. Вот я хочу узнать, а как вы справились с этими трудностями по подрыву?
— Случайно, — я постарался представить жандарму свое «послезнание» нарядив его в вымышленные одежды, я знал, что рано или поздно меня об этом спросят не жандарм, так взрывотехники в Академии и подготовил правдоподобную легенду, — как вы знаете сначала мы подожгли часть вещества и убедились что оно горит. Но Генрих предположил, что, благодаря насыщению азотом вещество должно взрываться и мы использовали обычный капсюль для подрыва. После этого мы подали привилегию на использование вещества в качестве красителя и в горном деле для проходческих работ.
— Что — то вроде этого рассказал и Вайсман, когда поделился с нами результатами германских артиллеристов.
— Так добровольно и поделился? — выразил я сомнение, — как вам удалось такое…
— Исключительно добрым словом, — продолжил жандарм, — когда наши люди в Берлине напомнили капитану об ответственности за убийство подданного нашей Империи, нелегальном проникновении под чужим именем на российскую территорию и кражи государственных секретов, он многим с нами поделился и, надеюсь, еще поделится. Я не хочу чтобы вы подумали, что это было слишком легко, но и подробно говорить об этом трудном деле не имею права.
— Так он пытался завербовать Генриха, — не унимался я, — но на чем он мог заставить его совершить предательство?
— Немцы рассчитывали, что Генрих фон Циммер счоблазнится деньгами и баронским титулом. Дело в том, что Вайсман рассказал Генриху что старший брат его умер, а средний пропал без вести более года назад, поэтому он теперь, как старший по мужской линии — прусский барон фон Циммер, — объяснил Агеев, — а подорожная до Кенигсберга у него уже была получена. Но Генрих решил остаться российским подданным, за что Вайсман, опасаясь разоблачения, его и убил.