Господин штабс-капитан
Шрифт:
И вот из церкви выходит Крестный Ход и мы дружной толпой обходим вокруг храма с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе…». Толпа останавливается у западных ворот храма, словно у дверей гроба. В этот момент трезвон стихает. Настоятель церкви берет кадило и окутывает ароматом ладана иконы и всех молящихся. Затем он берет в свободную руку крест с трисвешником и становится лицом на восток. Кадилом священник начертывает перед закрытыми воротами знамение Креста и начинает Светлую утреню. Вслед за этим двери храма открываются и взору молящихся является внутренние покои, украшенные свечами и цветами.
Постепенно небо окрашивается в серые тона. Светает. Народ внемлет каждому слову, каждому движению священника. И тут, когда совсем ненадолго
– Христос воскресе!
– говорили одни.
– Воистину воскресе! – отвечали другие.
Тем временем вражеские самолеты сбросили еще несколько бомб, но они попали уже в болото за городом. Наша артиллерия быстро их обстреляла и выпроводила восвояси. Уже после я узнал, что бомба разрушила верхний этаж одного из больших домов, убила и искалечила несколько жильцов, но, что все необходимые меры помощи приняты и пожар потушен.
После торжеств я невольно стал свидетелем одной сцены. Наш командир полка, полковник Зайцев подошел к перетрусившему попу, служившему литургию. Священник стоял перед полковником, как провинившийся гимназист. Я не услышал все, что говорил ему Зайцев, но и то, что долетело до моего слуха, красноречиво говорило о том, как полковник распинал священника.
– … и во время прежних войн и во время нашей последней, - горячо говорил раскрасневшийся командир полка, - я видел и слышал о бесконечных героических подвигах духовенства, но вот такой срамоты, какой Вы, отец, меня угостили сегодня, ни разу мне не доводилось быть свидетелем! Стыдно! Стыдно и срамно!
Признаться, мне стало не приятно от увиденного. Я не стал дослушивать резкую отповедь и пошел в свою хату. За храмом я столкнулся с тремя сестрами милосердия. Они были одеты, словно исполняли свой служебный долг - в строгие платья до земли и белые фартуки с красными крестами. Правда, никаких головных уборов. Сестрички были в прекрасном настроении, они прыскали от смеха по любому поводу. Когда какая-нибудь из них что-то рассказывала, другие, не слушая ее, перебивая друг друга, пытались дополнить ее рассказ. Они заметили меня еще издалека, как только я вышел из-за угла церкви.
– Христос воскресе! – приветствовала меня одна из них, самая смелая, когда я поравнялся с ними.
– Воистину воскресе! – ответил я, широко улыбаясь.
– А поцелуй господин штабс-капитан?! – смеясь, сказала другая.
Мы поцеловались, после чего ко мне пододвинулась вторая, та, что потребовала поцелуй.
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – и мы поцеловались троекратно и с ней.
Третья сестричка, стояла в сторонке и скромно улыбалась, стараясь не смотреть мне в глаза. Она была самой красивой из всех. Волнистые русые волосы были убраны в тугой и большой узел на затылке. Прядь непослушных волос, не подчинившихся желанию хозяйки, завитками упал на лоб. Огромные серые глаза, словно глубокие омуты, призывали утонуть в них. Правильный овал лица, даже не намекал на азиатские корни. Прямой маленький носик, небольшой подбородок и пухленькие губы. Строгое платье не смогло скрыть ее красивую, стройную фигуру. Ей было лет двадцать пять. Я подошел к ней и, взяв аккуратно за плечи, стал целовать, приговаривая при этом:
– Христос воскресе…
– Воистину воскресе, - скромно ответила девушка, практически не отвечая на мои поцелуи.
После христосования со всеми я остановился в нерешительности. И, слава Богу, бойкая сестричка, та, что была первой, взяла всю инициативу на себя. Мы познакомились. Первую звали Светлана, вторую Катерина и третью, самую красивую, ту, что приглянулась мне, звали Маша. Я тоже представился.
– Вы куда сейчас? – спросила Светлана.
– Домой, спать…
– Ой! Кто ж спит в такой праздник?! Поедемте с нами!
– А куда?
– Сейчас все едут в Тернавку. Там будет большой праздник!
В Тернавке в то время стоял штаб дивизии генерала Николина.
– А на чем вы собрались ехать? – спросил я.
– Так вы поедете? – переспросила меня Катя.
– А есть на чем? – ответил я вопросом на вопрос.
– Пойдемте с нами!
Девушки подвели меня к двум бронеавтомобилям Никашидзе. Подпоручик в кожаной куртке, галифе и шлеме, на котором сверкали мотоциклетные очки, стоявший возле одного из них, при моем появлении выпрямился и отдал честь. Я ответил ему тем же.
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе!
Мы поцеловались. Девушки тоже похристосовались с ним. Я понял, что они все знакомы. Я невольно вспомнил о том, как много наветов и грязных рассказов ходило о сестрах милосердия вообще и как это меня всегда возмущало. Спору нет, были всякие между ними, но я всегда считал, что громадное большинство из них героически, самоотверженно, неустанно работало, и никакие вражеские бомбы не могли их оторвать от тяжелой, душу раздирающей работы над окровавленными страдальцами — нашими воинами. Да и сколько из них самих было перекалечено и убито…
– Вы с нами, господин штабс-капитан? – спросил меня подпоручик.
Я охотно согласился. Мы все кое как уместились в одной из бронемашин и поехали по направлению к Тернавке, поближе к передовым позициям. Я сидел сзади на диванчике между Катей и Машей. Всю дорогу они смеялись, и веселью нашему не было конца.
Удивительно, на что только наш солдат не способен, чего он только самодельно, с большим искусством не наладит!
На большой поляне перед лесом, в котором были расположены землянки этой дивизии, нас и многих других, что приехали на телегах и автомобилях, поместили как зрителей удивительного зрелища: солдаты, наряженные всевозможными народностями, зверями, в процессиях, хороводах и балаганах задали нам целый ряд спектаклей, танцев, состязаний, фокусов, хорового пения, игры на балалайках. Смеху и веселья было очень много. Но вся эта музыка, шум и гам прерывались раскатами вражеской артиллерийской пальбы, которая здесь была значительно слышней, чем в Годыновке. Но несмотря ни на что среди солдат и офицеров царило такое беззаботное веселье, что любо-дорого было смотреть.
В какой-то момент представления подпоручик отвел меня в сторону от наших сестричек и прямо спросил:
– Вы случайно не волочитесь за Светланой?
– О! Нет! Будьте покойны! Мне по нраву Мария.
– Простите меня, штабс-капитан! Я просто неравнодушен к Светлане.
– Ничего, подпоручик, - успокоил я его. – Однако бойкая барышня. Можно пожелать Вам только удачи.
– Хм, - усмехнулся офицер, - спасибо. Что Вы думаете делать дальше? Маша очень скромна и целомудренна.
– Прекрасно! А что будете делать Вы? Я имею в виду после представления, - пояснил я.