Господин штабс-капитан
Шрифт:
Я лежал на кровати и смотрел на Машу. Почему она мне кажется красивой? Черты лица. Они превосходны. Густые волнистые волосы спускаются на тонкие плечи. Ключицы не спрятались, а наоборот подчеркивают худобу девушки. Прямая, как доска спина. Тонкая талия. Длинные ноги. Она эталон красоты. Но это мой эталон. Возможно, кому-то она не покажется красавицей. Но для меня ее красота заключается не только во внешнем облике. Она красива и внутри. Красива ее душа. Только при сочетании этих двух сторон человека можно говорить о его красоте. Меня умиляет ее отзывчивое сердце, оно открыто для внешних раздражителей. Оно способно сопереживать и сострадать, оно
– Милый что ты так внимательно меня рассматриваешь? – прервала мои мысли Маша.
– Я любуюсь тобой…
– Я не картина и не скульптура, я живая.
– От этого ты не становишься менее красивой. Но, отчего-то я уверен, что даже не будь ты идеально красивой, я все одно полюбил бы тебя! Ты мой милый и родной человек.
Маша повернулась ко мне и перестала расчесывать волосы. Стройная грудь, ни чем не прикрытая посмотрела на меня вслед за хозяйкой.
– Ты никогда мне об этом не говорил…
– Я всегда это чувствовал.
– А почему не говорил? – улыбнулась Маша. Она подползла и легла ко мне на грудь, словно ласковая кошка уткнулась в руку любимого хозяина.
– Если ты поняла, то не в моем характере выставлять свои чувства на показ. Я очень долго привыкаю к людям.
– Ну, если то, сколько мы с тобой это долго, то, сколько же быстро? Через неделю?
– На следующий день.
– А такое бывает?
– На фронте все бывает. Тут за один день проносится вся жизнь. Ты не знаешь, что будет завтра. Сегодня мы с тобой лежим и милуемся, а завтра меня могут послать на передовую и первая же пуля, прилетевшая в окоп, сразит меня…
– Не говори так! – испугано вскрикнула Маша.
– …Но ведь и ты бываешь на передовой… и я очень волнуюсь за тебя!
– Не бойся. Со мной ничего не случится. Я заговоренная. Да и к тому же мы не воюем, а только выносим раненых и оказываем первую помощь.
– Я все одно очень волнуюсь за тебя!
Маша подняла голову и поцеловала меня в губы:
– Я люблю тебя, и моя любовь будет вечной…
Я ответил на ее поцелуй. Она перевернулась, села и обняла меня. Мое спокойствие исчезло. Я повалил ее на спину и стал осыпать поцелуями…
– Мне пора! Я уже опаздываю! – Маша вскочила и стала метаться по комнате в поисках одежды.
– Мне тоже надо идти, так что пойдем вместе, тем более нам по пути, - я тоже встал, влез в галифе и натянул гимнастерку.
Через минут десять мы вышли из дома. Маша взяла меня под руку. Со стороны, наверное, могло показаться, что муж и жена вышли на прогулку, только они очень спешат домой. Широко шагая, мы дошли до главной улицы. Здесь наши дороги должны были разойтись. Моя рота располагалась направо, а госпиталь – налево. И мы расстались бы сразу, если бы не печальное шествие, перегородившее всю улицу. Длинная вереница крестьянских телег медленно двигалась в сторону госпиталя. Рядом с телегами, понурив головы, шли солдаты и служащие госпиталя. На телегах сидели и лежали раненные солдаты и офицеры. Их головы, руки, ноги, забинтованные кое-как на скорую руку, кровоточили, и красные пятна алели на белых повязках. Мы остановились и стали провожать взглядом проезжающие мимо телеги. Боже! Вереница казалась нескончаемой. На некоторых телегах никто не сидел. Но из-под плотных покрывал то там, то тут торчали ноги, некоторые в сапогах, а некоторые в ботинках. Головы людей были скрыты под покрывалами. Рядом с такими телегами сопровождающие казались особо понурыми.
– Здравствуйте,
– Здравствуй, Игнатьич… откуда их? – почти шепотом спросило Маша.
– С линии фронта. Там австрияки пошли в наступление, и было выбили наших с позиций, но мы вернулись в свои окопы. Много раненых, но больше тех, кому уже ни чем не поможешь. И сестричку нашу мы там потеряли…
Маша вздрогнула и с явным волнением схватила Игнатьича за рукав. Но поскольку прецессия не останавливалась, то мы пошли рядом с ним. Маша отпустила мою руку, и я шел рядом с ней в шаге позади.
– Кто, Игнатьич?! Кто?!
– Раба божья Светлана… - брат милосердия перекрестился, - царствие ей небесное, представилась…
– Нет! – вскрикнула Маша.
– Да. Отдала жизнь за Веру, Царя и Отечество…
– Как же так? Игнатьич?! Как?!
– Я не был при том. Тот, кто был, говорит, что геройски погибла.
– Где…она? – чуть не плача спросила Маша.
– Не знаю. Может уже в госпитале. Всех туда везем…
Маша остановилась. Я сделал шаг и догнал ее. Телеги проехали дальше, провозя мимо нас десятки искалеченных и убитых людей. Маша уткнулась в мою гимнастерку и заплакала. Я прижал ее к себе и стал гладить по спине, не зная чем еще могу ей помочь. Хотя мне и самому было нелегко даже страшно. Боже! Ведь совсем девочка! – думал я. – Никого не щадит война. Ведь такое может случиться и с Машей! Господи! Не допусти!
– Иди! Я тоже пойду, - моя девушка оттолкнула меня и вытерла слезы. – Тебе надо на службу! А я тут реву… Иди, я справлюсь сама. Вечером увидимся.
Однако вечером мы так и не увиделись. Она осталась в госпитале и дежурила всю ночь, оказывая помощь докторам, у которых работы сильно прибавилось. Я ночевал один. Утром следующего дня в роте я узнал о предстоящих в обед похоронах. На похороны собирался прийти и сам командир полка и весь штаб. Часов в пятнадцать, оставив в роте за старшего поручика Хитрова, я пришел к госпиталю. Там на городском кладбище проходила церемония отпевания. В толпе людей я заметил Машу. Она стояла, опустив голову и молча плакала. Протиснувшись сквозь толпу, я встал рядом с ней.
Полковник Зайцев в мундире с черной повязкой на правом рукаве говорил надгробную речь:
– … Сестра Иванова, увидев роту без офицера, сама бросилась с ней в атаку. Она, вместе с двумя нижними чинами захватила одну из лучших линий неприятельских окопов, где, будучи тяжело раненной, скончалась славной смертью храбрых. Совсем девочка, не задумываясь, отдала жизнь за отечество! Неустанно, не покладая рук, она работала на самых передовых позициях, находясь всегда под губительным огнем противника, и, без сомнения, ею руководило одно горячее желание – прийти на помощь раненым защитникам царя и Родины. Молитвы наши и многих раненых несутся за нее к Всевышнему…
Потом мне стало известно, что командование, лично полковник Зайцев просили наградить Светлану Иванову посмертно офицерской наградой – орденом Святого Георгия IV степени. Говорят, что когда наградные документы представили Николаю II, он задумался. До этого случая орденом была награждена только одна женщина – корнет Надежда Дурова, знаменитая «кавалерист-девица». Но Светлана не была ни офицером, не была она ни дворянкой и вообще не имела никакого воинского звания. И все же император подписал именной указ о ее награждении.