Господин штабс-капитан
Шрифт:
– Пойдем отсюда… - попросила меня Маша.
– Пойдем, - согласился я.
Мы медленно вышли на главную кладбищенскую аллею, ведущую к храму. Госпиталь расположили недалеко от него. Здесь нам никто не встречался. Каштаны низко нависали над посыпанной кирпичной крошкой дорожкой, поэтому мне изредка приходилось нагибаться. Вечерело. Черные тучи затягивали небо. Подул сильный и довольно холодный для этого времени года ветер. Я схватил, чуть было не улетевшую, фуражку. Маша зябко прижалась к моей руке. По всей видимости, надвигалась гроза.
– Зайдем в церковь? – спросил я.
– Да, хочу свечку поставить за упокой… - сказала девушка.
Мы зашли внутрь храма. Здесь нас встретила тишина и вечность. У иконы Божьей матери стоял наш полковой священник и убирал в небольшой
– Добрый вечер, батюшка, - поприветствовал я попа.
– Добрый вечер, Станислав Максимович. Добрый вечер, Мария, - отозвался знакомый поп.
– Зашли помолиться за безвинно убиенных?
– Да, душа просит…
– Тогда обязательно надо помолиться. Ох, сколько в этот раз полегло… и для всех у Господа найдется утешение.
– Вы, отец Николай, завтра посетите мою роту? Нам через два дня на передовую.
– Конечно, приду. А вот почему ваше командование не приглашает военного муллу? Ведь в полку много мусульман. И они имеют полное право отправлять религиозный культ. Пусть он даже не православный. Но татары тоже люди. Почему до сих пор Зайцев не выхлопотал полкового муллу?
Пока мы тихонько разговаривали, Маша отошла от нас и, встав на колени с зажженной свечкой, молилась у одной из икон.
– Не знаю, батюшка. Это вы сами спросите у Зайцева. Вы таки почти капитан, а, следовательно, выше меня по званию, и имеете больше прав для обращения по команде, не нарушая субординацию, - с сарказмом ответил я.
Отец Николай, в миру – Николай Васильевич Семенов, представлял собой очень сложный конгломерат из каких только возможно человеческих пороков и добродетелей. Ему на вид было лет сорок пять – пятьдесят. Точнее определить возраст не представлялось возможным по причине наличия большой окладистой бороды, которая скрывала его лицо. Только большой открытый лоб, серые глаза и массивный нос, не скрытые бородатой маскировкой, служили предметами для определения его истинного возраста. Под его глазами имелась разветвленная сеть морщинок, свидетельствующих о веселом нраве. Лоб также был изрезан морщинами, но не в таком количестве и более глубокими, такими, как овраги на его родине. Рост батюшки достигал больше десяти вершков или в соответствии с метрической системой - больше ста девяноста сантиметров. Ну, и вес его был под стать росту около семи пудов. Батюшка любил выпить. Пил много, так как здоровый организм требовал и больших объемов. Любил полковой священник покушать, вкусно и обильно. Говорят, случалось встречать его и с противоположенным полом. Но в публичных скандалах он замечен не был. При всем своем довольно разгульном образе жизни, отец Николай никогда не опаздывал на службу. С утра, даже после бессонной ночи, он выглядел соответственно своему сану. Всегда в рясе с большим крестом на выпяченном животе и доброй, но несколько хитроватой улыбкой, спрятанной в бороде. Из его положительных качеств хочу упомянуть его отзывчивость и добрый нрав. Солдаты его любили и побаивались. Офицеры относились к нему по-разному. Некоторые были обижены за его высказывания в их адрес, некоторые побаивались его сильных рук. Но многие уважали и все были с ним в хороших отношениях. Признаться, я недолюбливал отца Николая. В нем я не видел ничего благоговейного, что, как мне всегда казалось, должно присутствовать в священнике. Какой-то святости, которая, по моему мнению, должна присутствовать в служителях господа, в нем отсутствовала. Он был очень приземленным человеком. Исповедоваться перед ним мне не хотелось вовсе, впрочем, я и не исповедовался перед ним. Кроме того, я вообще не понимал, как священник, исполняющий духовные потребности и имеющий какие-то неосязаемые религиозные должности, ведь у бога не может быть близких или дальних почитателей, мог состоять в военной должности, которая приравнивается к тому же еще и к высокому воинскому чину. Я не говорю уже о зарплатах! Причем с увеличением и без того высоких окладов еще и за выслугу лет! Полный, безумный бюрократизм.
– Ну, это не дело лезть православному батюшке в военное руководство. Вы командиры и должны заботиться о своих солдатах, - парировал отец Николай.
– Обязательно займусь выяснением
– Приду, сын мой, приду в послеобеденное время.
К нам подошла Маша. Она приложилась к руке священника, и тот благословил ее.
– Честь имею! – щелкнул я каблуками, таким манером попрощавшись с «господином капитаном» - полковым священником. Осенив себя крестом, мы с Машей вышли из храма.
ГЛАВА 15.
Душеспасительные беседы.
Что я уважал в отце Николае, так это его умение держать слово и его пунктуальность. В десять минут четвертого священник начал работу с православными моей роты.
За все время войны я заметил, что если на фронте, в бою или перед боем солдат слышал слово Божие, то в нем пробуждалось какое-то духовное сознание и даже некое понимание его героической сущности. Я понял, что богослужения и религиозно-нравственные беседы были желательны и даже необходимы. С одной стороны, они призваны внушить солдату понятие о величии, святости его призвания и деятельности как защитника веры, царя и Отечества, а с другой - чтобы умирить его душевные страдания, нравственно успокоить его, идущего на смерть, кроме того, нужно было удержать его от дурных поступков. А кто же лучше может объяснить смысл слова Божия и достигнуть желаемых результатов, как не тот, кто с молодых лет готовился посвятить себя этому делу, кто был призван к тому священным саном? Конечно полковой священник! Священник мог глубоко заглянуть в душу солдата, избрав для этого удобный, подходящий случай, и образумить и наставить заблуждающегося. Ведь именно для этого и были введены в русской армии штаты православного духовенства. Именно по этой причине я каждый раз перед отправкой моей роты на передовую просил отца Николая прийти и побеседовать с моими солдатами, исповедовать и благословить их.
Я не присутствовал при богоугодных беседах. Минский и Хитров сидели со мной в комнате и занимались чем угодно, только не служебными обязанностями. Чувствовалось, что они с нетерпением ждали, когда я их отпущу.
– Господа, я вижу, что вы переделали все дела, оговоренные вашими должностными циркулярами. Идите домой. Я останусь в роте.
– Спасибо, Станислав Максимович, - Хитров встал и, собрав в потертый портфель какие-то бумаги, пожал мне руку. – Завтра на подъеме я буду.
– Хорошо, - согласился я.
Минский отчего-то не убежал первым, а остался. После того, как Хитров ушел я обратился к молодому подпоручику:
– А что же вы, Михаил Сергеевич?
– Ммм..- Минский замялся. – Видите ли, господин штабс-капитан, мне хотелось бы поговорить с отцом Николаем…
– Ясно, - кивнул я головой. – А у Вас водка есть?
– Зачем? – удивился молодой и неопытный человек.
– Ну, хотя бы потому, что батюшка не ведет философские разговоры без вливаний в себя горячительных напитков.
– Нет, у меня не философские вопросы…
– Тогда ловите его после солдатских исповедей, - посоветовал я.
– А водка у нас есть! – Минский подошел к шкафу и, открыв правую дверцу, показал мне три пузатые бутылки «смирновки».
– О! Откуда? Почему ротный не знает?
– Это Виноградов на днях привез из отпуска. Собирался отметить свое благополучное возвращение.
– Когда?
– Хотели вчера, но ведь не до пьянки было. Все-таки отпевание…
– Да, правильно, - я подошел к окну и посмотрел на редеющую толпу возле полкового священника. Осталось только три солдата, которые терпеливо дожидались своей очереди. – Собирайтесь, раб божий Михаил, батюшка заканчивает. Хотя, знаете, поедемте вместе.
Мы встали, надели фуражки, и вышли из комнаты. Когда мы приблизились к попу, тот заканчивал исповедовать последнего солдата. Подождав минуты три, пока солдат не ушел, Минский попросил у меня извинения и обратился к отцу Николаю:
– Батюшка, не уделите мне некоторое время?
– Конечно, сын мой. Ваш начальник не помещает нам? – Минский замялся. – Ну, не отвечайте, пойдем, поговорим.
– Батюшка, я пойду к себе! Не буду вам мешать. Когда закончите, не захотите ли зайти, «причаститься»?