Господин штабс-капитан
Шрифт:
– Да Вы, батенька, трусоват! – продолжал шутливый разговор поручик. – А что скажет командир?
– Ладно Вам, Дмитрий Николаевич. Смотрите, подпоручик совсем зарделся. Не будем обижать молодость. Играем по полкопеечки. Сдавал Михаил Сергеевич? Да? Тогда шесть первых. – Начал игру я, согласившись по ставке с Минским.
– Шесть вторых…, дети мои… - медленно проговорил Хитров, трогая правой рукой свои карты и поглядывая на прикуп.
– Шесть третьих, - продолжил торг Минский.
– А вы говорите, Станислав Максимович! Смотрите, он уже даже торгуется!
– Да…Семь первых, - продолжил я торг не обращая внимания на булавки Хитрова в адрес Минского.
– Хм… Пас! – пасанул Хитров.
– Пас, - поддержал его Минский.
Я взял прикуп, мне пришли одна мелкая карта пики и бубновый туз,
– Вист! – объявил Хитров.
– Пас, - упал Минский.
– Ляжем?
– Ложимся, - Минский разложил свои карты. Хитров тоже положил свои. Они оба стали их рассматривать.
– Господа! Рад сообщить вам, что вы без одной, - облегченно выдохнул я, поняв, что с моего хода я беру девять взяток.
– Увы! Вынужден с Вами согласиться, - разочарованно произнес Хитров, раскладывая карты и так и сяк. – Без одной. Пишите Минский! Хитрец! Как бы вы играли шесть третьих?! На чем с такими картами! Хотели нас поднять?
Я собрал карты и стал их тасовать. Минский карандашом пометил результаты игры. Хитров сдвинул верхнюю часть колоды, и я стал сдавать. В это время в блиндаж вошел Сенцов. Я обернулся в его сторону и заметил, что тот пришел с какими-то новостями.
– Господин штабс-капитан, во втором взводе происходит «новгородское вече». Нижние чины подвергаются агитации.
– Вы прекратили это безобразие?
– Нет, меня оттеснили. Туда стекаются солдаты и из других взводов…
– Черт побери, Сенцов! Вы же офицер! – я оставил карты, одел портупею, расстегнул кобуру, проверив свой револьвер. – Идемте!
Через несколько секунд нас догнали Минский и Хитров. Виноградова я не увидел с ними. Уже приближаясь к окопам второго взвода нам стали слышны слова оратора.
– …се мы измучены ужасной войной, которая унесла МИЛЛИОНЫ жизней, сделала миллионы людей калеками, принесла с собой неслыханные бедствия, разорение и голод…
Солдаты при виде меня и следовавших за мной офицеров в нерешительности расступались, пропуская нас ближе к агитатору.
– И все больше становится число людей, задающих себе вопрос: из-за чего началась, из-за чего ведется эта война? – продолжал говорить человек твердым, хорошо поставленным, громким голосом.
– С каждым днем яснее становится нам, рабочим и крестьянам, несущим на себе наибольшие тяжести войны, что она началась и ведется капиталистами всех стран из-за интересов капиталистов, из-за господства над миром, из-за рынков для фабрикантов, заводчиков, банкиров, из-за грабежа слабых народностей. Делят колонии, захватывают земли на Балканах и в Турции — и за это должны разоряться европейские народы, за это должны мы гибнуть и видеть разорение, голод, гибель наших семей. Класс капиталистов наживает во всех странах на подрядах и на военных поставках, на концессиях в аннексированных странах, на вздорожании продуктов гигантские, неслыханные, скандально-высокие прибыли. Класс капиталистов обложил все народы на долгие десятилетия данью в виде высоких процентов по миллиардным займам на войну. А мы, рабочие и крестьяне, должны гибнуть, разоряться, голодать, терпеливо снося все это, укрепляя наших угнетателей капиталистов тем, что рабочие разных стран истребляют друг друга, проникаются ненавистью друг к другу.
Наконец я пробрался вплотную к выступающему смутьяну. Им оказался мужчина средних лет, невысокий, но коренастый. На нем была солдатская форма без знаков различия. В руке он сжимал фуражку и усиленно ею махал, усиливая смысл сказанного.
Я остановился, сзади меня встали мои офицеры, готовые броситься на мою защиту. При нашем появлении оратор не смутился, а смело продолжил свою речь.
– Неужели мы будем еще сносить покорно наше иго, сносить войну между классами капиталистов? Неужели мы будем затягивать эту войну, становясь на сторону своих национальных правительств, своей национальной буржуазии, своих национальных капиталистов и тем, разрушая международное единство рабочих всех стран, всего мира?! Нет, братья-солдаты, пора нам открыть глаза, пора взять самим в руки свою судьбу. Во всех странах растет, ширится и крепнет народное возмущение против класса капиталистов, втянувшего народ в эту войну. Не только в Германии, но и в Англии, которая слыла до войны особенно свободной страной, сотни и сотни истинных
Братья-солдаты! Сделаем все от нас зависящее, чтобы ускорить наступление этого, чтобы добиться этой цели. Не будем бояться жертв — всякие жертвы на благо рабочей революции будут менее тяжелы, чем жертвы войны. Всякий победный шаг революции спасет сотни тысяч и миллионы людей от смерти, от разорения и голода.
Мир хижинам, война дворцам! Мир рабочим всех стран! Да здравствует братское единство революционных рабочих всех стран! Да здравствует социализм! Долго ли мы будем молчать? Эх, товарищи, пора разорвать свои цепи, товарищи, смелее за спасение жен и детей, грудью встанем на бандитов, Русь избавим от цепей! Я с нетерпением ожидаю минуты, когда фронт повернется в обратную сторону лицом и потребует оплаты по счетам…
Агитатор замолчал и уставился на меня. Я достал из кобуры револьвер и выстрелил вверх.
– Прекратить агитацию! Всем нижним чинам разойтись по своим местам! А вы, господин провокатор, пройдемте со мной! Живо!
Оратор не отреагировал на мой приказ. Однако задним зрением я заметил, что большинство солдат стали расходиться и толпа поредела.
– Только революция может окончить войну, товарищи! – крикнул агитатор остающимся еще солдатам и вслед уходящим.
– Только на баррикадах завоюем мы свои права, свергнем самодержавие, спасем себя от голодной смерти! Организуйтесь, товарищи! Готовьтесь к гражданской войне! Близок час великой развязки, великого суда над виновниками величайшего в истории преступления против человечества… Довольно жертв во славу капитала. Наш общий враг — за спиной!
– Ну, хватит! – громко рявкнул я и, подойдя вплотную к смутьяну, приставил к его животу револьвер. – Рот закрой и иди вперед!
– Товарищи! – крикнул он вдогонку уходящим все активнее и активнее солдатам.
– Пора уже кончать войну с немцами и начинать воевать со своим настоящим врагом — царем и правительством… Полиции мы докажем, что мы не забыли 1905 год. На фронт — полицию, там ее место. Готовьтесь, братцы, сговаривайтесь, советуйтесь один с другим, а когда будет нужно, постоим за себя… Так вставай, подымайся, рабочий народ! Вставай на борьбу, голодный люд, вперед, вперед!
Я не выдержал и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, второй третий. Оратор осел и медленно сполз на дно окопа. Его безжизненное тело распростерлось у моих ног. Я оглянулся. Вокруг меня не было ни одного солдата. Только Минский и Хитров тупо смотрели на мертвое тело, еще несколько минут назад призывающее к свержению самодержавия и смуте на фронте.
Слегка трясущимися руками я спрятал оружие обратно в кобуру. Минский поднял взгляд на меня, и я прочел в нем непонимание причин моего поступка и даже какую-то жалость к убитому. Хитров тоже смотрел на меня, но в отличие от молодого офицера, тот понял вынужденность моего поступка. Его взгляд был суровым, но непримиримым. Фронт и демократия несовместимы.