Господин штабс-капитан
Шрифт:
Перед выступлением я приказал каждому взять по две ручных гранаты. Таким образом, у нас было их четырнадцать штук. Я приказал немедленно привести их в боевую готовность, распределил участки, кто и куда должен бросать, и по моей команде «гостинцы» полетели вниз. Через 4-5 секунд гранаты начали рваться. Началась невообразимая суматоха и паника, раздались крики ужаса, а гранаты все рвались и рвались. Уцелевшие или легко раненные австрийцы стремительно убежали, а человек десять стонущих и охающих остались лежать внизу у речки.
– Ваше благородие, - ко мне подполз Максименко, - разрешите захватить хотя бы одного раненного австрияка. Мы с Петровым подползем и заберем вон того, - он кивнул на австрийца в белой
– С богом! – разрешил я георгиевскому кавалеру. А сам с Хитровым и оставшимися рядовыми стал прикрывать операцию по захвату языка.
Максименко и его товарищ тихонько сползли вниз и медленно направились к раненному австрийцу. Шагов за десять он их заметил, но ни убегать, ни сопротивляться не стал, так, как, видимо, понимал, что иной помощи ему ждать не от кого. Кругом лежали тяжело раненные и мертвые, а живые и здоровые соплеменники его разбежались. Мои храбрецы вскочили на ноги, подбежали к нему и, схватив его под обе руки, бегом потащили наверх. Благо никого из живых австрийцев рядом больше не было. Через пять минут мои солдаты и раненный австриец были рядом с нами.
Теперь нашей задачей было выбраться из расположения противника. Только когда мы переходили нейтральную безлесную зону, освещенную луной, нас заметили и открыли стрельбу. Но мы вернулись к своим без потерь и даже с раненным австрияком. В окопах нас с нетерпением и радостью ждали офицеры роты и все нижние чины.
Минский обнялся с Хитровым и, не посмев сделать то же самое со мной, просто отдал честь, а я протянул ему руку для пожатия. Солдаты обнимали Максименко и других своих братьев по оружию, гордясь их подвигом. А те в свою очередь стали наперебой рассказывать о нашем приключении. Раненного австрийца отвели в шалаш, где ему оказали первую помощь.
Мы с Хитровым и остававшимися офицерами прошли в командирский блиндаж. Признаться и меня и поручика немного потряхивало от избытка адреналина. Но именно этого чувства нам порой не хватало в окопах при длительной позиционной войне. Порой в голове возникали еще более сумасшедшие идеи, которые, впрочем, мы нет-нет, но осуществляли. Так в тот же период нашего нахождения на передовой мои головорезы учудили и другую залихватскую выходку.
Наши позиции находились за проволочными заграждениями. Патронов у нас было мало, а снарядов совсем не осталось. Австрийцы, преследовавшие нас при очередном отступлении, окопались шагах в восьмистах на опушке леса. Там на самом краю стоял домик, скорее всего, лесника под соломенной крышей. Нам он был виден хорошо. Одно окно было обращено к нам, другое вбок, а дверь не была видна вовсе. Все солдаты и офицеры были уверены, что этот домик как-то используется противником. Вокруг него постоянно велись какие-нибудь споры, разговоры и различные предположения о том, что там может находиться. Даже Минский с Хитровым спорили о том, каким образом используют этот дом австрийцы.
Мои офицеры, изнывающие от безделья, впрочем, так же, как и я, и жаждущие сильных ощущений, решили позабавиться.
– Кто спичкой подожжет крышу этого домика, получит Георгиевский крест, - заявил солдатам своего взвода во всеуслышание Минский. Его поддержали другие: Хитров и Сенцов. Я, конечно, не одобрял этой затеи, но и противиться не стал.
Пусть позабавятся, - решил я.
– Ну, а все удачно сложиться можно и наградить смельчака.
Двое смельчаков вызвались на это дело. Хитров и Минский поставили им условие.
– Подходить можете ночью, а поджигать, когда станет светать.
– Офицеры хотели полюбоваться на момент поджога.
За час до рассвета солдаты вылезли из наших окопов и поползли в сторону австрийцев. Вскоре они залегли у проволоки противника, прислушиваясь и приглядываясь к окружающему. Когда начало светать, из окопчика, шагах в ста от них, за кустом поднялись два австрийца и скрылись в лесу. По мнению Хитрова, это был секрет, который выставлялся на ночь к проволоке, а днем, по всей вероятности, наблюдение велось откуда-то с опушки. Скорее всего, солдаты все это заметили, и такое обстоятельство заставило их быть очень осторожными. Они продвигались к своей цели ползком, используя высокую траву и неровности почвы. Со стороны противника, по-видимому, их продвижение осталось незамеченным. Мы все, и офицеры и нижние чины внимательно следили за действиями наших отчаянных смельчаков.
Мы заметили, как те подрезали нижний ряд австрийской проволоки и поползли к той стороне дома, где не было окна. Шагах в пятидесяти они остановились. Один из них остался на месте, в готовности в любой момент отразить внезапную опасность, а другой пополз вперед. Около дома он встал. Но только он стал подносить к крыше зажженную спичку, как дверь дома отворилась, и в ней показался австриец. Нам этого видно не было и об этом позже рассказали сами смельчаки. Так вот, подстраховывавший солдат тотчас дал выстрел по нему. Враг с криком захлопнул за собой дверь. Спичка у второго скорее всего погасла и они оба, не оглядываясь, пустились бегом по кустам, потом снова поползли к проходу в проволоке. Сначала их обстреливали из двух винтовок с опушки леса, потом несколько австрийцев выскочили из дома и открыли беспорядочную стрельбу, пытаясь понять, куда побежали наглецы. Но наши сорванцы были уже за проволокой и, применяясь к местности, уходили к своим. Стрельба со стороны противника усилилась. Следя за происходящим, я отдал команду поддержать их огнем и солдаты стали стрелять по противнику, пытаясь прикрыть отступление своих товарищей. Пули летели через них в разные стороны, и смельчаки залегли в лощине. Когда стрельба затихла, они продолжили свое движение домой. Через час их уже приветствовали в наших окопах.
Я вызвал их к себе. Они вытянулись передо мной, мокрые и грязные от росы, но веселые и даже счастливые.
– Молодцы! За храбрость хвалю! Действовали грамотно и смело, но задачу не выполнили! Георгиевских кавалеров пока не заслужили, но на медаль вам подам!
– Спасибо, Ваше благородие! – весело отозвались смельчаки.
– Ступайте отдыхать! – отпустил я их, и, обернувшись к Хитрову, стоявшему возле Минского, сказал: - Напомните мне о моем обещании, Дмитрий Николаевич.
– Слушаюсь, - ответил довольный поручик.
В тот раз нахождение на передовой ничем больше не запомнилось, разве только одним совсем не приятным инцидентом, произошедшим сразу же по возвращении в тыл. Не знаю, прав ли был командир полка полковник Зайцев или же нет, но как-то месяц назад на очередном построении полка он обратился к солдатам:
– Братцы, до меня дошел слух, что вас плохо кормят, короче говоря — обкрадывают! В вашем присутствии обращаю внимание всех господ офицеров на то, что они должны лучше смотреть за питанием и за своими фельдфебелями, а вам, братцы-солдаты, приказываю: если будут давать порцию мяса меньше двадцати четырех золотников, приносить эту порцию непосредственно мне, минуя своих прямых командиров!
Признаться после этого приказа питание солдат заметно улучшилось. Не могу сказать, что и на передовой нас кормили хорошо. Всякое бывало и перебои с питанием и голод. Однако в тылу жалоб на плохое питание не было почти никогда. Однако после возвращения с передовых позиций, на следующий день меня вызвал к себе полковник Зайцев. Он был предельно вежлив со мной, но я почувствовал скрытое раздражение, которого не замечал ранее.
– Господин штабс-капитан, почему ваши солдаты жалуются на плохое питание? Вы не контролируете своих унтеров?