Государи и кочевники. Перелом

Рыбин Валентин Федорович

— В вашей преданности нам мы давно не сомневаемся, Тыкма, — возразил ишан. — Пусть пленными займется Оразмамед.

— Ладно, ишан, беру христиан на свою совесть, — согласился Оразмамед.

II

Он направился к восточной крепостной стене, вдоль которой в несколько рядов тянулись черные кибитки переселенных дехкан. Юрт было так много, что невозможно проехать между ними, чтобы за что-нибудь не зацепиться. Всюду валялись предметы домашнего обихода, всюду сидели женщины и дети, всюду дымили тамдыры. Но и нескольких тысяч кибиток не хватало, чтобы разместить всех согнанных в Денгли-Тепе. Многие вырыли себе убежища прямо в земле и селились в этих огромных норах. Оразмамед ехал на коне между кибитками,

и его узнавали обитатели крепости. Люди здоровались и виновато улыбались, словно стеснялись за такой беспорядок и неустроенность, а женщины лезли чуть ли не с кулаками: «Хан, скажи, зачем пригнали всех сюда! Разве пески перестали быть для нас родным домом? Здесь нас всех побьют урусы!», «Хан, где взять зерно? Хлеба нет, детей кормить печем!»

Просили, грозили, хватали за полы халата, а он ехал невозмутимо, ибо знал: если остановится и заговорит, то его не отпустят. Так он проследовал до двух кибиток Алтын-дайзы, которые стояли в юго-восточном углу крепости, неподалеку от колодцев.

Оразмамед хорошо помнил тот день, когда Тыкма, возвратившись из песков, привез с собой трех пленных солдат. Попадались они ему и позже на глаза не один раз. Сначала русские солдаты ходили под стражей на очистку ханского кяриза [17] : спускались на веревках в глубокие колодцы и вычерпывали оттуда грязь и камни. Позднее, после смерти Нурберды, двух солдат у Тыкмы купил какой-то бай, а третьего, канонира Петина, выпросила у него старая вдова Алтын-дайза. Вот к ней-то и ехал Оразмамед.

17

Кяриз — сооружение для сбора подземных вод; состоит из ряда колодцев, соединенных между собой подземной галереей.

Канонира Оразмамед знал больше других и проявлял к нему жалость. Парень хоть и был удручен своей участью пленника, по никогда не унывал. Работая на очистке кяриза, плакал от усталости и голода, но других подбадривал лихими прибаутками. А когда попал к Алтын-дайзе, осмелел еще больше. Знал Петин множество частушек и анекдотов. И как только научился говорить по-туркменски, сразу принялся рассказывать их. Старуха слушала с удовольствием, но еще с большим желанием — ее невестка, Джерен. Молодая женщина души не чаяла в батраке, молилась за него аллаху, чтобы сохранил урусу жизнь. Молилась не ради особого расположения или привязанности, а потому, что видела в нем одном свое будущее счастье. Алтын-дайза взяла Петина в дом единственно потому, что мечтала обменять его на своего сына, мужа Джерен, который находился в русском плену. Вот и молилась за пленного батрака: Джерен ради мужа, Алтын-дайза ради сына.

Кроме канонира, у тетушки Алтын жил еще один батрак. Не русский и не пленный — свой, туркмен. Попал он к ней тоже от Тыкмы-сердара. Раньше ездил с сердаром, играл на дутаре, и звали его Кертык-бахши. Но в одной из стычек ранили Кертыка в руку, играть он больше не мог, и Тыкма вместе с канониром отдал его Алтын-дайзе. Сказал ей в шутку: «Русский пушкарь и тебя и моего бахши прокормит своей спиной!»

Оразмамед хорошо знал Кертыка, а тот не раз рассказывал хану о своем новом друге — русском канонире. Как-то они пошли вместе пасти верблюдов бая, соседа Алтын-дайзы. Канонир в колодках — далеко не уйдешь. Кертык пожалел его, усадил возле ручья и принес в кувшине воды и чурек. Петин наелся и запел:

Распроклятая полиция не дает нам дома жить. Знать, придется во солдатах буйку голову сложить.

Кертык спросил, о чем он поет, Петин как мог перевел. Кертык засмеялся, похлопал канонира по плечу. И сам похвастал: жаль, рука не подчиняется, а то бы спел такие песни, что пушкарь бы заплакал. Петин тут же предложил ему: «А ты возьми с собой дутар. Я буду по струнам ударять,

а ты по грифу левой рукой, глядишь, и получится?

Оразмамед, возвращаясь из Кизыл-Арвата, сам видел, как играли вдвоем на одном дутаре Кертык-бахши и пленный кано-пир. Подъехав, он слез с коня и заслушался. Сидели они рядом. Кертык держал луковку дутара в коленях, левой рукой скользил по ладам грифа, а канонир правой рукой бил по струнам. Кертык пел:

Шесть красавиц встретил я в пути, Ноги встали — не могу идти. Шесть красавиц путь мне преградили, Но какая лучше из шести?

Оразмамед, стоя за спиной музыкантов, дослушал песню, похвалил обоих и сказал: „Русские хорошие люди. Я еду от них“.

Это было еще в мае. С тех пор прошло два месяца, но о той встрече Оразмамед не забыл и сейчас, подъезжая к кибиткам Алтын-дайзы, волновался, не знал, с чего и как начать разговор.

Сумерки уже опускались на крепость Денгли-Тепе. Огромный двор, в котором теперь было около двадцати тысяч кибиток и вдвое больше людей, гудел от множества голосов. В этом гуде вдруг вырывалось и резало слух то конское ржанье, то крик осла, то плач, то чей-то окрик и брань. И над всем этим водопадом звуков висел дым от тысяч горящих тамдыров и очагов и пахло мясом, маслом и хлебом.

Подъехав к двум закопченным кибиткам, Оразмамед слез с коня и окликнул хозяйку:

— Ой, Алтын-дайза, жива-здорова? Принимай гостя!

Полная Цожилая женщина в бордовом кетени и стоптанных чувяках отошла от дымящегося тамдыра и, разглядев в потемках Оразмамеда, всполошилась.

— Джерен, где ты там ходишь? Не видишь разве — гость к нам пожаловал! И эти лентяи спрятались в кибитке, хоть бы коня у хана приняли да привязали! — вспомнила она о Кертыке и канонире.

Оба батрака тотчас выскочили из второй кибитки. Кертык взял под уздцы скакуна и привязал его к жерди, которая отгораживала кибитки от улицы.

— Оразмамед, какой чести мы удостоились, что ты навестил нас? — обрадованно спросил Кертык.

— Особой чести, — хмуро отозвался хан и вошел в кибитку к Алтын-дайзе.

Джерен прикрыла рукавом лицо перед ханом, но глаза ее сияли жаждой любопытства. Ей так и хотелось спросить: „Хан, неужели мой муж нашелся?“ Алтын-дайза думала о том же и тоже жадно заглядывала в глаза Оразмамеду.

С завидным проворством хозяйки расстелили на коврике са-чак, развернули платок с наломанным чуреком, поставили чайник с пиалами и белыми бухарскими конфетами. Оразмамед оглядел все это, поблагодарил за внимание к нему, но сесть за сачак отказался. Помедлив, сказал:

— Алтын-дайза, не гневись на меня. Не по своей воле я в твоей кибитке. Я послан сюда главным ханом и ишаном, чтобы взять у тебя пушкаря.

— Хан, зачем тебе мой пушкарь? — испугалась Алтын-дайза.

— Не надо спрашивать, дайза, ибо ответ тебе покажется гораздо страшнее моей просьбы.

— Да что ты мне зубы заговариваешь?! — тотчас рассердилась Алтын-дайза. — Мы-то его как знатного человека встретили! Чай, чурек подали, а он последнего батрака пришел отбирать!

Джерен сразу выбежала из кибитки — и к батракам, которые стояли во дворе возле скакуна. Караковый жеребец ахалтекинской породы был высок в холке и необыкновенно красив своей статью.

— Кертык, Петька, беда! — сказала шепотом Джерен. — Оразмамед не с добрым умыслом к нам пришел. Пушкаря, говорит, отдайте.

— Да ты что, Джерен?! — не поверил Кертык. — Оразмамед всегда считался нашим покровителем.

Кертык вошел в кибитку к хозяйкам, чтобы спросить, зачем понадобился хану Петин, и тут Оразмамед сурово проговорил:

— Кертык, ты тоже со мной пойдешь!

— Оразмамед, да скажи, чем мы провинились? — взмолился Кертык.

— Вам все надо знать! — вспылил он. — Ну так знайте. Совет ханов повелел мне уничтожить всех христиан. Где еще два солдата, которые с пушкарем пришли в Геок-Тепе?