Государыня
Шрифт:
— И впрямь лихо, Пелагеюшка! Да что делать-то? — запричитала Анна. — Куда нам спрятать государыню?
— И не ведаю. Сбежать бы в Туров от лиха подальше, звал же князь Глинский. Да как побежишь, разве что на погибель роженицы, — размышляла Пелагея. — Уж разрешилась бы скорее.
Долгий майский день был на исходе. Пелагея, Анна и повитуха Варвара молча сидели у постели Елены. В сумерки она проснулась.
— Никак сон сморил? — спросила она.
— В полдень уснула, матушка, — отозвалась повитуха. — Да сие во благо. Здоровые бабы,
Пока Варвара разговорами отвлекала Елену от неугодных дум и страха перед родами, Пелагея изводила себя вопросом: сказать или не сказать, что гонец–доброхот явился и чёрную весть принёс? По–всякому могло обернуться для Елены это роковое известие. Чего уж хорошего ждать, ежели грозятся судом и расправой. «Нет, такое говорить ни к чему за час перед родами», — решила Пелагея и тут же подвергла сомнению летучую мысль: «А ежели дите в руки Сигизмунда попадёт, тогда как? Право, хоть так кинь, хоть эдак, всё равно клин!» Когда разговор между Еленой и Варварой сник, Пелагея попросила повитуху:
— Ты, голубушка, выйди пока, у нас тут государево дело. Побеседовать с княгиней нужно.
Как только Варвара вышла, Пелагея присела на ложе к Елене и начала трудный разговор:
— Ты, матушка–государыня, не обессудь. Должна я тебе сказать о том, что грозит лихом.
— Говори, Пелагеюшка. Я в состоянии тебя слушать. Сама чувствую что-то неладное.
— Ноне у нас монах пришёл из монастыря, что под Кельце. Сказано им, что к нам в Бельск идёт с войском король Сигизмунд и сегодня в ночь может появиться в палатах.
— Зачем он идёт? — испугалась Елена. — Я не хочу его видеть. Пошли немедленно гонца, пусть передаст мою волю, дабы обошёл Бельск стороной.
Пелагея согласно кивала головой, но открыла и другую сторону:
— Гонцом не остановишь короля. Он идёт не ради приятной встречи с тобой, а чтобы учинить суд и расправу. Тем и грозился, сказывал монах. Так уж лучше бы поберечься, матушка.
— В чём он меня обвиняет? — повысила голос Елена. — Подай сюда того монаха, может, он клевещет на короля?
Пелагея поняла, что Елена очень близко к сердцу приняла известие, и испугалась за неё, но сохранила спокойствие и призвала к тому Елену:
— Ты, матушка, посетуй на меня, неразумную. Не нужно было мне затевать сей разговор, но я бы тебе присоветовала уехать от беды, затаиться, хотя бы в монастыре Святого Серафима. Вижу, что немощна ты, но надо. Да мы тебя на рученьках отнесём в карету.
Елена согласилась с Пелагеей. Сигизмунд может расправиться с ней за действия против него, и посетовала, что не в состоянии отправиться в путь.
— Куда мне, отяжелевшей, бежать, и сержусь-то я от бессилия. И не за себя боюсь, а за супруга Илюшу. От Вельска прямой путь на Слуцк, а Илюша там, как мне ведомо. Вот что, Пелагеюшка: я о себе меньше всего переживаю, во всём положусь на милость Господню. А тебя прошу позаботиться
— Матушка, ты его роди ноне, роди, а уж там он попадёт в надёжные руки. Знаю, ворог может отнять его у тебя. У нас не отнимет. На том целую крест, — горячо сказала Пелагея.
В этот миг она увидела, что лицо Елены покрылось испариной, глаза заволокло туманом, ноги потянулись к животу — роженица застонала.
— Аннушка, зови Варвару! — крикнула Пелагея.
У Елены начались родовые схватки. Варвара попыталась облегчить ей боль, растирала живот, мяла его, оглаживала с наговорами. Елена немного успокоилась, утихла и даже задремала, но спустя полчаса вдруг забилась от резкой боли, закричала, и у неё наступили роды. Они были тяжёлыми. До самого рассвета мучилась роженица, и лишь на утренней заре дитя покинуло материнское лоно, появилось на свет. Родился мальчик. Он был крупный, головастый. Пелагея хотела показать его Елене, но глянула неё и ахнула: государыня сомлела, лежала пластом, а в лице ни кровинки. Пелагея отдала дитя на руки Анне, сама попробовала вместе с Варварой привести Елену в чувство, но, как они ни старались, им это не удалось. Анна той порой обмыла дитя, запеленала его и вновь вернула Пелагее.
— Господи, увидит ли она сыночка? — со слезами на глазах произнесла Пелагея и позвала Анну за собой. — Идём же! Спешить нужно: поди, Сигизмунд уже близко.
—- Да–да, голубушка, от греха подальше.
У чёрного крыльца палат стояли два крытых возка, запряжённые парами коней. В первом с ребёнком на руках сидела молодая румянолицая баба–кормилица. Пелагея подсела к ней. В другом возке находились пять воинов, одетых в простую крестьянскую одежду. Боярыня сочла, что нужно познакомиться с кормилицей:
— Меня зовут Пелагеей. Тебя-то как?
— Марфуша я. Так матушка нарекла.
— Вот и славно. Спросит кто, Марфуша, кем я тебе довожусь, скажешь, что сестрой.
— Отчего не сказать!
Городские ворота уже были открыты. В город на торжище ехали селяне. Стражники собирали с них пошлину, и потому две повозки из города выехали без помех. Вскоре они скрылись из виду. Их путь лежал в стороне от дороги, по которой шёл с войском король. Они спешили к монастырю Святого Серафима. Кони шли резвой рысью. В монастыре Пелагея, сдавая кормилицу Марфу игумену Нифонту, сказала ему:
— Святой отец, ты должен помнить, как просила тебя княгиня Елена порадеть за неё при нужде. Исполни же её волю. У кормилицы одно дитя её, а другое, что на руках у Анны, — нашей государыни. Ты уж пекись об этих детях.
— Передай государыне, что дети будут у нас как у Христа за пазухой.
— Да хранит тебя Господь долгие годы, а нам пора возвращаться в Бельск. Матушка в беспамятстве лежит. — Простившись с Марфой, прижав её к груди, Пелагея попросила её: — Сохрани сыночка государыни, Иванушку, она век будет благодарна тебе, Марфуша. Там, в пожитках, есть крестики для младенцев.