Грааль
Шрифт:
Однако я решил продолжать поиски. Не сказать, чтобы это был каприз. Во мне зрело убеждение, что толк, в конце концов, все равно будет. Я не часто испытывал такую уверенность, но решившись, уже не отказывался от принятого решения. Не то, чтобы я привык доверять интуиции, но понимал, что в мире есть многое, способное воздействовать на поступки людей. Правда, чтение знаков судьбы никогда не относилось к моим сильным сторонам.
Поднявшись на вершину очередного холма, мы огляделись и обнаружили, что перед нами расстилалась пустошь с редкими невысокими холмами. В другое время их склоны должны были бы весело зеленеть
Немногие деревья выглядели чахлыми, принявшими под ветром причудливые формы. Теперь я определил, что мы движемся в сторону Ллионесса — длинного полуострова, разделявшего два моря: Ирландское по правую руку и Мьюир Нихт[1] по левую. Это странное место всегда считалось негостеприимной землей, царством отверженных душ и диких зверей; честным людям здесь не место. Ах, да, вспомнил: еще здесь некогда Мирддин сражался с Морганой не на жизнь, а на смерть.
Тогда же исчез Пеллеас, друг и слуга Эмриса, наверное, тоже в связи с этой битвой, а еще ушел мой брат Гавейн. Я до сих пор скучаю по нему, ведь до того ужасного дня мы редко разлучались хотя бы на день.
В то время как Артур и кимброги схватились с саксами на севере, Мирддин, вняв знакам и знамениям, в одиночестве отправился на битву с Королевой Воздуха и Тьмы. Он не вернулся. На его поиски отправились Гавейн с Бедивером. Они нашли Мудрого Эмриса слепым и израненным, именно здесь в Ллионессе. Увы! Пеллеас, начавший поиски еще раньше, так и сгинул. Никто больше не видел его. И тогда Гавейн, охваченный раскаянием и стыдом, удалился в изгнание. Или, как говорит Мирддин, Гавейн, истинный рыцарь, не мог больше мириться с греховностью своего происхождения, и ушел на поиски искупления.
Подумаешь, «греховность происхождения»! Мне Моргана не родня. Откровенно говоря, я не очень-то верю в эти разговоры, и тогда не верил, и теперь не верю. Позволить Гавейну взять и вот так уйти, какую бы благородную цель он не преследовал, всегда казалось мне опрометчивым. Случись я там на момент его ухода, я нашел бы слова, чтобы отговорить его. Но меня там не было, и сейчас остается лишь молиться, чтобы однажды мы смогли вновь оказаться вместе. Я так и делаю. И жду.
Вот об этом я и думал, пока мы тащились по пустынным холмам. Я оглядывал унылый горизонт, отколупывая со штанов комки засохшей грязи. Выбранное направление привело нас к небольшому заросшему шиповником оврагу. По дну его извивался узкий ручеек. Понятно, что когда-то он был пошире, но и теперь вода в нем оставалась вполне терпимой. Мы остановились, чтобы освежить лошадей и наполнить бурдюки. Помылись, как смогли, отдохнули, пожевали черствого хлеба. Одежда тем временем подсохла и мы отправились дальше и ехали до ночи.
Солнце село. На землю легли мутные прохладные сумерки. Очередной бесплодный день закончился, и мы разбили лагерь в лощине. Таллахт занялся лошадьми, Передур пытался разжечь костер; дерево оказалось гнилым и неожиданно влажным, костер давал больше дыма, чем тепла. Я поднялся на вершину холма посмотреть на звезды и решить, куда двигаться дальше.
На землю спустился туман, звезд я не увидел. Печальный ветер с юго-запада стонал над бесплодными холмами, стучал голыми ветвями низкорослых деревьев, словно зубами щелкал. Такие ночи предвещают бури, но в воздухе не чувствовалось ни малейшего намека на дождь, а ветер нес запахи моря.
Передур крикнул, что нашел, откуда берется вода на дне лощины: в склоне холма бил маленький родничок. Не могу сказать, что меня это очень обрадовало, но все же посмотреть стоило. Толку торчать на вершине холма все равно не было, а вода, к тому же чистая, это хорошо. Надежды на благополучный исход наших поисков в этом мрачном царстве гибли на корню. Передур руками расчищал родник в склоне холма и, когда он закончил, выяснилось, что родник не такой уж слабый, хотя лошадей напоить все равно не удастся. Но Передур так не думал. Он ухитрился довольно быстро набрать в миску воды, которой хватило на всех. Честь обнаружения родника принадлежала ему, так что первый глоток сделал он сам. Эк его скривило! Вода имела отчетливый привкус тухлых яиц.
Он сплюнул и вытер рот рукавом, чтобы избавиться от дурного привкуса.
Таллахт посмеялся над растерянным выражением лица Передура, а тот продолжал отплевываться и ругался во весь голос, в том числе и на Таллахта. Воин в долгу не остался и ответил довольно обидно для Передура. Не сомневаюсь, будь они одни, дело дошло бы до драки.
— Прекратите! — приказал я. — Не о чем тут говорить. Все, забыли!
Они смерили друг друга неприязненными взглядами и отвернулись, явно не собираясь забывать о взаимных обидах. Ночь должна бы приглушить страсти, но этого не случилось.
С заходом солнца ветер усилился. Он гнал пыль с вершин холмов и кружил ее по лощине. Я бы не стал обращать на него внимания, но сухой гром, забормотавший вдалеке, прогнал всякую мысль о сне. Я лежал, закутавшись в плащ, прислушиваясь к надвигающейся буре, и мне вдруг показалось, что я слышу звук колокола, которым монахи созывают братию на молитву.
Звук и не думал стихать, наоборот, он становился громче. Я встал и поднялся по склону, чтобы осмотреться. На вершине стояла темная фигура, закутанная в плащ. Прежде чем я узнал Передура, он резко развернулся и врезал бы мне кулаком в челюсть, если бы я не отшатнулся.
— Эй, парень, мир! Это я, Галахад.
— Прости меня, господин, — сказал он с облегчением. — Я не ожидал, что ты не спишь.
— Меня разбудил колокол, — пояснил я. Видя удивление молодого воина, я добавил: — Ну, такой монашеский колокольчик. Звонит как будто совсем рядом.
— Вот те раз! — сказал он, качая головой. — А меня разбудило пение. Никакого колокольчика я не слышал.
Я в свою очередь с удивлением воззрился на него. Но лица в темноте разглядеть не мог.
— Пение? Кому здесь петь?
Странно, как только я произнес это слово, явственно послышался медленный напев, как в церкви на молитве. Решив, что слышу колокол, я, наверное, не обратил на голоса внимания, но теперь и у меня сомнений не было. Только вот Передур утверждал, что его разбудило именно пение. И, похоже, был прав.
Пока мы стояли в ночи под ветром, из-под низко летящих облаков выглянула луна, бросая на безрадостный пейзаж бледный водянистый свет. Опять зазвонил колокол, и пение стало громче. Я повернулся в направлении звука, но ничего не увидел.