Графиня де Шарни. Том 2
Шрифт:
— Прошу прощения, господин офицер, а кто вы такой?
— Меня зовут Анж Питу, сударь; я — капитан Национальной гвардии Арамона.
— Ага!
— Я брал Бастилию.
— Отлично!
— Вчера я получил письмо от господина Бийо, сообщавшего мне о том, что здесь ожидается жестокий бой и что нужны все настоящие патриоты.
— И что же?
— Тогда я отправился в путь с теми из моих людей, кто пожелал за мной последовать; но поскольку они не могли за мной угнаться, они остались в Даммартене. Завтра рано утром они будут здесь.
— В Даммартене? — переспросил Дантон. — Да это же в восьми милях отсюда!
— Совершенно верно, господин Дантон.
— Сколько же от Парижа до Арамона?
— Восемнадцать миль… Мы вышли нынче утром в пять часов.
— Ага! И вы проделали восемнадцать миль за один день?
— Да, господин Дантон.
— И прибыли?..
— В десять часов вечера… Я спросил господина Бийо; мне сказали, что он, должно быть, в Сент-Антуанском предместье у господина Сантера. Я побывал у господина Сантера; но там мне сказали, что господин Бийо к ним не заходил и что я, верно, найду его в Якобинском клубе на улице Сент-Оноре; у якобинцев я его тоже не нашел, меня направили в Клуб кордельеров, а оттуда — в ратушу…
— Ив ратуше вы его застали?
— Да, господин Дантон. Тогда же он дал мне ваш адрес и сказал: «Ты ведь не устал, Питу? — Нет, господин Бийо. — Тогда ступай и скажи Дантону, что он
— лентяй и что мы его ждем».
— Тысяча чертей! — вскочив с постели, воскликнул Дантон. — Этот мальчик заставил меня покраснеть! Идем, дружок, идем!
Он поцеловал жену и вышел вслед за Питу.
Его жена тихонько вздохнула и откинула голову на спинку кресла.
Люсиль решила, что та плачет, и не стала мешать ее горю.
Однако видя, что г-жа Дантон не шевелится, она разбудила Камилла; подойдя к г-же Дантон, она увидала, что бедняжка лежит без чувств.
В окнах забрезжил рассвет; день обещал быть солнечным; однако — можно было принять это за дурное предзнаменование — небо скоро стало кроваво-красным.
Глава 26. В НОЧЬ С 9 НА 10 АВГУСТА
Мы рассказали, что происходило дома у трибунов; поведаем теперь, что происходило в пятистах футах от них в королевской резиденции.
И там женщины плакали и молились; они плакали, может быть, даже больше: как сказал Шатобриан, глаза принцев крови устроены таким образом, что в них умещается больше слез.
Однако необходимо отдать всем справедливость: принцесса Елизавета и принцесса де Ламбаль плакали и молились; королева молилась, но не плакала.
Ужин был подан, как обычно: ничто не могло отвлечь короля от еды.
Выйдя из-за стола, принцесса Елизавета и принцесса де Ламбаль удалились в комнату, известную под именем зала заседаний: было условленно, что там проведут ночь все члены королевской семьи, выслушивая доклады; королева тем временем отозвала короля в сторону и увлекла за собой.
— Куда вы меня ведете, ваше величество? — полюбопытствовал король.
— В мою комнату… Не угодно ли вам будет надеть кольчугу, в которой вы были четырнадцатого июля, государь?
— Ваше величество! — возразил король. — Было вполне разумно оберегать меня от пули или кинжала убийцы в день церемонии или заговора; но в день сражения, когда мои друзья рискуют ради меня головой, было бы подлостью не рисковать вместе с ними.
С этими словами король оставил королеву, вернулся в свои апартаменты и заперся с исповедником.
Королева отправилась вслед за принцессой Елизаветой и принцессой де Ламбаль в залу заседаний.
— Что делает король? — спросила принцесса де Ламбаль.
— Исповедуется, — с непередаваемым выражением отвечала королева.
В эту минуту дверь отворилась и на пороге появился граф де Шарни.
Он был бледен, но прекрасно владел собой.
— Могу ли я переговорить с королем? — с поклоном спросил он у королевы.
— В настоящее время, граф, — отозвалась Мария-Антуанетта, — король — это я!
Шарни знал это лучше, чем кто бы то ни было; однако он продолжал настаивать.
— Вы можете подняться к королю, — сказала королева, — но, клянусь, вы ему очень помешаете.
— Понимаю: король принимает Петиона?
— Король заперся со своим исповедником.
— Значит, я, как главный распорядитель дворца, сделаю свой Доклад вам, ваше величество, — отвечал Шарни — Что ж, сударь, как вам будет угодно, — промолвила королева.
— Я буду иметь честь докладывать вашему величеству о численном составе наших сил. Конная жандармерия под командованием господина Рюльера и господина де Вердьера численностью в шестьсот человек построена в боевом порядке на большом плацу в Лувре; пешая парижская жандармерия, intra muros
, находится на казарменном положении в конюшнях; отряд в сто пятьдесят человек был выделен для размещения в Тулузской ратуше на случай внеочередного сопровождения кассы или казны; пешая парижская жандармерия, extra muros
, состоящая всего из тридцати человек, занимает пост у небольшой лестницы, ведущей к королю из двора Принцев; двести офицеров и солдат бывшей конной или пешей гвардии, сотня молодых роялистов, столько же старых дворян, еще около четырехсот защитников собраны в Лей-де-Беф и прилегающих к ней залах; около трехсот национальных гвардейцев рассредоточены во дворах и в саду; наконец, полторы тысячи швейцарцев, составляющие основную силу двора, только что заняли различные посты, а также размещены в главном вестибюле и у лестниц, защиту коих они взяли на себя.
— Что же, сударь, ужели все эти меры вас не удовлетворяют? — молвила королева.
— Ничто не может меня удовлетворить, — отвечал Шарни, — когда речь идет о спасении вашего величества.
— Так вы, сударь, считаете, что мы должны бежать?
— По моему мнению, ваше величество, вам, королю, вашим августейшим детям следует окружить себя нами.
Королева сделала нетерпеливое движение.
— Вы, ваше величество, не любите Лафайета — пусть так! Однако вы же доверяете герцогу де Лианкуру; он — в Руане, ваше величество; он снял там дом у английского дворянина, некоего господина Каннинга; командующий войсками в провинции привел своих солдат к присяге на верность королю; швейцарский полк Залишамаде, на который вполне можно рассчитывать, эшелонирован на дороге. Все пока спокойно: давайте выйдем через Поворотный мост, доберемся до городских ворот Этуаль; триста кавалеристов конституционной гвардии ждут нас там; в Версале без труда наберется полторы тысячи дворян. Имея четыре тысячи человек, я берусь проводить вас, куда пожелаете.