Грань бессмертия
Шрифт:
– Зла? Клятва? Эта наверняка нет! А зло? Если говорить о зле вообще, то уже слишком поздно!..
– вдруг неестественно рассмеялся он.
– Я думаю, уже уплыли тысяч шестьсот, а может, и миллион. Но разве можно это вообще выразить деньгами?..
Мне было видно, как Альберди подошел к племяннику и мягко обнял его за плечи.
– Так нельзя... Надо взять себя в руки, - сказал он тихо.
– Знаю, - Марио нервно повел плечами.
– Но... у меня нет никого. Я один... Позвольте мне остаться у вас.
– Конечно. Завтра я напишу маме, что ты останешься у меня на некоторое
– Это не легко.
– Знаю. Но здесь, в деревне, человек как-то ближе к природе. А стало быть, ближе и к Творцу. Тут легче заметить, сколь незначительны и преходящи все наши жизненные невзгоды, малые и большие. Ибо что мы на этой земле? Что наши дела?.. Я тоже когда-то смотрел на мир, как ты. Мне казалось, что все сговорились против меня, что меня никто не понимает. А если взглянуть на это теперь... Важно никому не причинять зла, быть справедливым, иметь чистую совесть и самому уметь прощать.
– Прощать? Легко сказать. Впрочем, у меня ни к кому нет претензий. Но бывают обиды, которых не забудешь, которые нельзя забыть. Например, обида, нанесенная кому-либо после смерти...
– Если человек, которого несправедлива обидели, умер, то не все еще потеряно. Если можешь заставить себя искренне покаяться, то бог, безусловно, простит, а значит, простит и умерший. Порой суд божий требует, чтобы человек понес кару и здесь на земле, но... кто может оценить смысл решений Провидения?
Марио вдруг поднял голову.
– Скажите, дядя, но только честно, - сказал он с нажимом.
– Вы верите во все, что говорите? В своего бога и в его справедливость?
– Верю!
– очень серьезно ответил священник.
– А ты не веришь?
– спросил он печально.
– Не знаю. Ничего я не знаю. До того как мама второй раз вышла замуж, мы два года жили у дедушки. Я был тогда еще маленьким. Бабушка ходила со мной в церковь. До поры до времени это было для меня забавой, а потом превратилось в утомительное и скучное занятие. Когда я стал побольше, то часто беседовал на религиозные темы с товарищами. Многие были верующими. Некоторые - нет. Но это еще не значило, что те, которые чаще ходили в церковь, были лучше. Я стал задумываться, кому нужна эта вера? Одно время я сам стал ходить в церковь. Много читал. Однажды даже натолкнулся на вашу статью. Я хотел получить ответ... Надеялся найти его в трудах теологов, но не нашел. Все это слова, за которыми ничего нет...
– Тогда ты и написал мне то письмо?
– Нет. Это было раньше. Года через три после смерти отца. Я даже пытался писать на эту тему. Сначала за бога, а потом против него и его справедливости... Это смешно, правда? Мне было тринадцать лет...
– Дела величайшего значения не поддаются пониманию. Одного чтения недостаточно. Надо верить. Чтобы увидеть в мире то, что действительно от бога, необходима его воля.
– Пустые слова. Вы мне сейчас скажете, что если кто-то был обижен, то бог его вознаградит... Что и страдания могут быть благоволением господним для тех, кто им подвергается. Что это испытание... Но если человек был несправедливо обижен уже после смерти? Что, и эту несправедливость бог
– Не понимаю, - в голосе священника звучало явное удивление.
– Ты имеешь в виду тот случай, когда топчут память умершего? Очерняют его, да?
– Не совсем... Но, скажем, что-то в этом роде. Что на этот счет говорит религия?
– Разумеется, такой поступок - грех. И бог его справедливо накажет.
– Ну ладно. Пусть кого-то даже постигнет кара при жизни. Несправедливость обернется против тех, кто ее совершил. А если они не могут несправедливость исправить? Или даже не хотят? Самое большее думают, что не были достаточно дальнозоркими и проиграли?
– Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду. Ведь если их постигла кара, то это говорит именно о справедливости божией. А если они не хотят понять предостережения, тем хуже для них. Бог дал им возможность, а они не воспользовались ею. Тем больше их грех, и если не при жизни, то после смерти их ждет кара.
– Ну ясно, адский огонь. Все это ерундистика. Вообще, если вы хотите знать, так я в эти загробные суды, ады, рай и чистилища не верю. И не надо рассказывать мне сказки.
Альберди отшатнулся. Мне показалось, что вот-вот на Нальчика обрушится поток слов. Однако он молчал. По-видимому, его молчание тяготило Марио, потому что он наконец решился его прервать.
– Я... я... простите меня...
– начал он неуверенно.
– Я не хотел вас обидеть. Я только хотел сказать, что...
– он умолк, не в состоянии выбраться из затруднительного положения.
– Я не обижаюсь, - сказал Альберди так тихо, что я едва расслышал его слова.
– Да и чего ради? На что я должен обижаться? Ты не веруешь? Многие не веруют. Только я думал...
– он резко сменил тон.
– Тогда в чем же дело? Что ты хочешь от меня услышать? Ты спрашивал о моих взглядах. Я тебе ответил.
– Нет. В том-то и дело, что не ответили!
– быстро возразил Марио.
– Я имел в виду не ад и рай, а то, может ли бессмертная душа, эта субстанция, освободившаяся от тела, может ли она, по вашему мнению, поддерживать дальнейший контакт с миром, в котором жила? Или она совершенно отрезана от него?
Альберди сел в кресло.
– Странно, что ты задаешь такие вопросы, - начал он немного жестко, коль сомневаешься в существовании бессмертной души, вечном блаженстве спасенных и в муках грешников.
– Этого я не говорил. Я просто ничего не знаю. Я имел в виду только загробную жизнь! А если говорить об аде, чистилище, рае, то простите меня, все это кажется мне ужасно наивным. Так, словно бы я должен верить в чертей с рогами, ангелов с крыльями, в ведьм, русалок, привидения... Я думаю, и вы в них не верите?
Опять надолго наступила тишина.
– Ну...
– начал как бы с сомнением Альберди.
– Конечно, я не верю в существование русалок, ведьм, привидений. Но ты все перепутал. Ты не понимаешь сути проблемы. Ты говоришь, что представления о рае, дьяволах, ангелах наивны. Это только потому, что ты сам воспринимаешь их весьма наивно, подобно простым смертным. Наивны твои представления, а не сами понятия. Для меня в них скрывается неизмеримо более глубокое содержание.