Грань
Шрифт:
Виктор Сергеевич так же, как и холодильник, затряс своим телом, и голова его, и руки, и ноги судорожно зарябили, а зубы и вовсе принялись стучать точь-в-точь, как прежде клацала дверь «Атласа».
«Бежать! Бежать! Бежать… туда, к людям!» – эта умная мысль, уже не раз посещавшая мозг Витька, снова там появилась и пронеслась с огромной скоростью.
И Витек, до сего дня не предполагая в себе такой быстроты и даже не опираясь на стены, стремительно вскочил на ноги, при этом неудачно задев головой свисающую в черном пластмассовом патроне, покрытую пылью лампочку, скупо освещающую сенцы. Звонко ударившись об макушку Витюхи, прикрытую склеенными в плотные пучки червеобразными лохмотьями волос, своей раскаленной, тонкой стеклянной поверхностью, на доли секунды, лампочка приросла к ним. И мигом послышалось тихое шипение и потрескивание, словно от жара лампочки вспыхнули и загорелись на макушке каштанового цвета, с мелькающими меж них белыми прожилками, волосы, и сенцы наполнились тонким запахом паленой шерсти.
– Ах! – воскликнул Виктор Сергеевич и, дернув головой вправо, оторвал макушку от прислонившейся к ней лампочки.
Стеклянная, с выпуклыми, гладкими, прозрачными боками, лампочка, расстроенно отделившись от столь приятно пахнущей головы, закачалась вперед-назад, намереваясь нащупать столь ценную для вкуса живую плоть, дающую силы и крепость. И вторя этому покачиванию, недовольно, негромко заскрипели белые, гибкие, усыпанные мелкими черными пятнами, провода, на каковых будто рвались туго натянутые жилы, с трудом удерживающие расшалившийся патрон и вставленную в него лампочку.
Позади Витюхи, где находился холодильник, вновь что-то глухо затарахтело, и ни секундочки не мешкая, несчастный мученик и одновременно все еще хозяин дома ломанулся ко входной двери, намереваясь покинуть этот злополучный дом и умчаться с этого двора туда, к людям, не важно – родственникам, близким, брату, сыну, жене, отцу – лишь бы к людям.
Одним прыжком покрыв расстояние до двери, Витька протянул руки вперед, надеясь схватиться за ручку, и, скинув с железной самодельной петли погнутый в разных местах, с покатой спиной, крючок, толкнуть обитую дерматином и утепленную поролоном дверь да покинуть дом… Однако вместо коричневого дерматина, хоть и рваного, местами прожженного и демонстрирующего в разрезах и дырах желтый, изъеденный поролон, его пальцы наткнулись на все ту же липовую вагонку, потемневшую и отсыревшую, украшенную черными пятнами.
– Как же так? – испуганно вопросил Витек, обращаясь неизвестно к кому, и, страшась, что «Атлас» теперь решит напасть сзади и поглотит не только ноги, а всего сразу, целиком, понизив голос, прошептал: – Где же дверь?.. Ведь тут всегда была дверь… Куда же она подевалась?
Дверь, как верно подметил хозяин дома, до этого момента и впрямь была на этой стене, она вела прямо во двор и всегда открывалась с таким скрипом, точно тяжело стонала… Но теперь ее на положенном месте не было… Не было… Дверь, ведущая в кухню, была, стоящий позади Витьки впритык к стене, почти в углу, холодильник «Атлас» (и хозяин дома, порывисто оглянувшись, посмотрел на «А..а.») был, а спасительной двери, обитой рваным дерматином… не было! Двери, ведущей из этого кошмара в тот человеческий мир, где живут люди, такие разные люди – близкие и далекие, родные и чужие, с белой, смуглой, желтой, черной и красной кожей, с каштановыми, белокурыми, русыми, чернокудрыми волосами, имеющие разные оттенки глаз, формы ушей, носов, губ и лиц, – словом, в тот живущий, думающий и чувствующий мир двери не было, а стена в этом месте была плотно обита липовой вагонкой.
– Да как же так, как же… – прошелестел Витюха сухими губами и принялся руками ощупывать деревянные стены, наклоняясь, выпрямляясь и поднимаясь на носки в поисках двери наверху, в стыках стены и потолка, стены и пола, ощупывая покрытые черной, густо-сплетенной паутиной углы, обшаривая саму вагонку, сам деревянный потолок и слегка кривой, идущий на склон, пол.
Он сжал правую руку в кулак и начал простукивать стены сенцов, в надежде достучаться до двери, но в ответ слышался лишь гулкий отзвук дерева, свидетельствующий о том, что там, за вагонкой, находится плотная кирпичная стена. Внутри несчастного Витька, где-то в глубине его ущербной душонки, разом возникали и перемешивались мучительный страх перед неизбежностью и дикий ужас понимания, что в пропаже двери виноваты, несомненно, те два некошных, а может, негромко тарахтящий позади него холодильник.
Раскачивающаяся, судя по всему, пьяная лампочка с несвойственным стеклу постоянством желала ухватиться за лохматые волосы Виктора всякий раз, когда он проходил мимо, простукивая кулачком потолок. Верно, она намеревалась еще отхлебнуть того самого паленого запаха волос и, опьянев сильнее, получить удовлетворение от жизни и довольство от собственной злобной значимости.
– Была же, была дверь… Куда же могла она подеваться? – горестно пыхтел себе под нос Витюха, и всхлипывал переполненным соплями носом, и, не в силах плакать, все время страшась холодильника, некошных, лампочки и собственных глюков, еле слышно поскуливал, вторя словам и постукиванию о дерево, не прекращая ни на миг поиски двери.
Трах-тух-тух, – очень громко зашумел «А..а.», и дрогнувшие руки Виктора на миг замерли, перестав прикасаться к полотну вагонки.
– И долго ты тут будешь стучать? – гулко пробасил холодильник и громко чихнул, а может, икнул. – От же, шкандыба ты пакостная такая, никому покоя не даешь… Стоит все-таки тебя сожрать и придется, судя по всему, сглотнуть целиком… Хрум-хрум…
Только Витек не стал дослушивать хрумканье «Атласа», а услышав, как тяжело скрипнули под его весом доски пола, поспешно вскочил с корточек на ноги и, развернувшись, краем глаза увидел кроваво-красные, горящие в полу темных сенца х с ладонь очи «А..а.». В тот же миг хозяин дома схватился за потертую сферической формы ручку, резко дернув дверь на себя, мгновенно запрыгнул в кухню и так же быстро захлопнул ее за собой. Дрожащими пальцами он нащупал ручку внутри кухни и, обхватив ее, потянул дверь на себя своим худыми и давно растерявшими силы руками, пугаясь, что холодильник решит заскочить следом за ним.
И почему-то вновь задрожали руки, судорожно подогнулись ноги в коленях, острая боль резкой волной отдалась в пустом желудке, в умирающих внутренних органах, а на лбу выступила обильная испарина, мелкая-мелкая, словно просыпанный осенний дождь бусенец, моросейка. Наверно, Витюха слишком сильно тянул дверь в сторону своего хлипкого, сгорбленного и жалкого тела, вложив и в рывок, и в натяжение двери все остатки своей силы, так, что от натуги закружилась голова и даже поплыла перед глазами какая-то коричнево-синяя пятнистая плесень, чем-то схожая с мхом.
Однако, благодаря этому обманному маневру, там, за дверью, в сенцах, всякий звук смолк, не стало слышно ни тарахтения, ни даже скрипа дощатого пола.
«Показалось, это галлюцинация… – сам себя успокоил хозяин дома, продолжая еще некоторое время тянуть дверную ручку на себя, а после, обессилев от такого труда и понимая, что из дома надо непременно убраться, добавил: – Разобью стекло в окне и вылезу через него».
Надо отдать должное Виктору Сергеевичу – это была очень умная мысль, очень. После такого длительного пьянства, недельного, беспробудного запоя, да еще и той самой «Жидкости», появление такой мысли было просто спасительным плотиком, внезапно вынырнувшим из недр морских во время кораблекрушения.
Ни минуточки не сомневаясь в правильности этой мысли, он глубоко вздохнул, и сразу же спало дрожание рук и ног (они даже обрели не свойственную им последние пять лет крепость). А Витька, отступив от двери на шаг, убрал руки от ручки и, пригнув чуть ниже к груди голову, предполагая, наверно, что может получить внезапный удар в лицо от мощного и на протяжение долгих лет унижаемого холодильника, неподвижно застыл на некоторое время. Он напряженно вслушивался в звуки, витающие в доме и, вглядываясь в тонкие щелочки плохо закрывающейся двери, опасался одного – резкой атаки хитрого холодильника. Но закрытая дверь не колыхалась, и вообще в доме правила тишь! Тишь!