Грань
Шрифт:
Миг спустя синий туман точно гаснет, а красные, большущие, с фундук, круглые горошины все еще витают перед глазами. Они ударяются друг о дружку и тихо-тихо, едва различимо позвякивают, как пустые стеклянные бутылки. И через эти красные горошины, как сквозь осколок цветного стекла, открыв глаза, хозяин дома увидел Луканьку. У некошного в руках, густо окаченных кровью, находился небольшой тампон белого, иссиня-белого цвета. Луканька поднес его к носу мученика, стараясь впихнуть его Витюхе чуть ли не в ноздрю. И от этого бьющего в нос запаха красные горошины медленно-медленно начали разлетаться по комнате, покачиваясь и кружась в воздухе, а достигая преграды в виде стены или потолка – лопаться, издавая негромкое бах! бух! бах!
Острая боль, ненадолго покинувшая Витька, вернулась опять, и с удвоенной силой заболела кровоточащая нога. Слегка раскрыв рот, несчастный, пропивший мозги алкоголик попытался закричать… Только теперь голос его хриплый был чуть слышим, а раскрывшийся рот немного погодя сомкнулся, тяжело хлопнув челюстями…
Опустив глаза, Витюха посмотрел на свою ногу и узрел где-то в глубине распиленного колена замершую на середине пилу. Густая, красная жизненная жидкость пузырилась по поверхности раны, весенними ручейками выбивалась из нее кровь и тонкими струйками стекала вниз, и в этих кровавых водах плавали плохо различимые жилы, вены и мышцы белого, синего цветов. А багряная кровь уже перекрасила и пилу, и ручки на ней, и штанину Витька, и балахоны некошных в кровавый цвет. Шайтан стоял со своей стороны ноги и, слегка согнув спину, крепко держал ручку пилы, боясь, верно, что, отпущенная им, она тотчас утонет в кровяной жиже.
– Давай-давай, Луканька, – обратился он к собрату, подбадривая его. – Еще немного, еще чуть-чуть, и все – нога в наших руках.
– Не торопи меня, – усмехнувшись и выгнув дугой верхнюю губу, откликнулся Луканька. – Разве ты не видишь, что тот, ради которого все начато, в обморок свалился.
Луканька убрал руку от носа Витюхи, перед этим все же впихнув в его правую ноздрю тампон с запахом нашатыря, а потом со всей сдержанностью, на которую был, наверно, способен, развернулся и подошел к деревянной ручке пилы.
Он обхватил ручку пилы обеими руками и резко потянул ее на себя, и та, негромко вжикнув, двинулась в его сторону, после чего Луканька на пару секундочек ослабил хватку, предоставив право Шайтану вернуть все в исходное состояние…
Вжик-вжик-вжик, – поет пила.
Хруст-плюмк-хряст, – слышится под ней.
Хи-хи-хи, – смеются довольные собой некошные.
Ням-ням-ням, – вопрошает им в такт голодный холодильник «Атлас».
Один несчастный Витька уже не издает ни звука, ощущая невыносимую боль в ноге, дергающую, резкую боль внутри гортани и голосовых связках и саднящую боль в откушенных пальцах.
Хряп – внезапно резко издала то ли нога, то ли пила… И часть ноги, покрытая сверху кровавой штаниной и обутая в старый ботинок, от колена до стопы, стремительно отвалилась от того, к чему была с рождения прикреплена, да покатилась на Шайтана, который без промедления отскочил в сторону.
– Мне… мне… мне… Есть хочу! – увидев отвалившийся кусок ноги, громко завопил холодильник и захлопал дверью от радости, точь-в-точь как домашний пес, которому после обеда хозяев светила вкусная косточка с остатками мясца.
– Сейчас-сейчас, – недовольно проворчал Луканька и отпустил ручку пилы. Та, изгибаясь в воздухе, издала тихое дзонь, а виртуоз Шайтан уже торопливо пристраивал ее стоймя к фанерной перегородке, на которую спиной и головой опирался опять потерявший сознание Витька.
– Тяжеловата будет, – сказал Луканька и, подойдя к ноге, поставил на поверхность ткани копыто да попытался ее толкнуть, но та, и правда, была тяжела, а потому лишь судорожно вздрогнула и осталась лежать в прежнем состоянии, то есть на боку. – Подсоби мне, я один не унесу.
– Да, что ж, без проблем, – кивнув головой, отозвался возвращающейся к ноге Шайтан.
– Есть…есть…есть…ням-ням-ням…! – поторопил некошных холодильник и, выгнув вверх губу, широко раззявил рот, опять захлопав дверью – тук-тук-тук.
«Все же, – приходя в себя от легкого запаха нашатыря, проникшего в слегка просветленный мозг, констатировал Витюха, – надо было этот холодильник отдать Ларке… И чего я тогда из-за него скандал устроил? Или, на худой конец, все же стоило туда хотя бы изредка чего-нибудь класть».
И снова в голове проступил густой, синий туман с яркими красными горошинами, и послышался негромкий стук вроде тюк-тюк-тюк, словно по мозгам застучал своим крепким клювом черный дятел с красной шапочкой на голове. Огромная, как снежный ком, боль охватила тело Витька, и оно, судорожно вздрогнув, начало трястись, вернее, его стала бить крупная дрожь, невидимая со стороны, но ощущаемая изнутри. Синий туман с ленцой рассеялся, поглотив красные горошины, и на глаза хозяина дома навернулись большущие слезы, они выскочили из очей и, миновав щеки, перемешались с кровью, что была нанесена туда некошными, и повисли, один-в-один как спелые яблоки на краю подбородка…
«Боль! Какая боль!» – эта мысль опять громко застучала в очнувшемся от обморока мозгу хозяина дома, выбивая барабанный бой.
Рот Витюхи уже не может исторгнуть звук, лишь тихий-тихий хрип, тихий-тихий стон, тихий-тихий плач…
Лучше смерть, чем такие муки… муки… нечеловеческие муки.
Шайтан и Луканька все еще стояли подле ноги, разглядывая ее или примеряясь к ней. С ноги уже перестала хлестать кровь, и теперь она едва-едва сочилась с места отпила. Некошные, обходя ее по кругу, попеременно наклонялись и глядели на отпиленный край среза. Они задирали ноги и пихали вглубь плоти свои копыта, вроде как намереваясь натянуть человечью ногу на себя. Они приседали и осторожно ощупывали рубеж раны и удивленно покачивали головами, так, что с их рогов на кроваво-черные одеяния осыпалась пылевидная труха… Затем они оба ухватились руками за отрезанную штанину и, напрягая силы, начали тянуть ногу в сторону двери сенцов, разворачивая ее по ходу движения.
– Ням-ням-ням…, – громко и радостно воскликнул «А..а.», увидев, как некошные поволокли ногу в его сторону, и довольно подпрыгнул вверх, загромыхав своими запчастями да шумно хлопая дверью.
А некошные тем временем, фыркая и утирая лбы, на которые при резком движении ноги брызгали пурпурные капли густой, точно студень, крови, волокли ногу по линолеуму. Вскоре они достигли препятствия, которое образовывала правая нога, вытянутая вперед, и, отпустив штанину, выпрямились. Кровавая штанина, укутывающая обрубок ноги, во время волочения наполовину вылезла, оголив блекло-серую кожу, покрытую черными короткими волосками. И Витюха узрел, как на его ноге стали проступать сине-зеленые пятна, такие мелкие-мелкие… Но несколько секунд спустя эти пятна стали крупнее, больше… И вот уже вся кожа приобрела зеленоватый цвет, еще миг – и это уже не кожа, а лишь гниющая, истекающая и очень вонючая (бьющая запахом тлена прямо в нос) масса, которая стала стекать ручейками с ноги и превращаться на полу в густое, плотное вещество.