Грань
Шрифт:
Как только Виктор Сергеевич приобрел необходимое положение тела, оказавшись рядом с бабушкиным столом, ноги его, покрытые плющом, теперь подперли не только печь, но и одну из его ножек. Подошедший к краю стола Луканька, с нескрываемым интересом наблюдающий за действиями своего собрата, для пущей важности продемонстрировал остроту кинжала, проведя его концом по углообразной кромке дерева и вызвав тягостный скрипучий звук, сказавшийся на Витюхе легким сотрясением всего тела. Затем некошный резко оттолкнулся от стола и полетел вниз, постаравшись приземлиться на тело хозяина дома. А потому как высота стола была значительной и прыжок был явно выверен, Луканька, достигнув Витьки, врезался копытами, раздвинув в стороны листья и ветки плюща, в кожу туловища, где-то в районе живота, в ту же секунду живописав болезненное выражение на лице несчастного алкоголика. Казалось, еще миг и глаза его выскочат из глазниц, а на лице, и так значительно покрытом морщинами, кожа на некоторое время скукожилась, и, без того не красавец, Витюха стал похож на старый, пожеванный башмак, давно выкинутый на помойку. Губы же его, изогнувшись в какую-то похожую на трубу форму, протяжно-крикливо замычали издали: «А-у-ы!», соединив в единое целое эти такие разные звуки.
Некошные, прогуливающиеся по телу своей жертвы, услышав этот не переводимый вопль, весело захихикали, а после спешным шагом двинулись к лицу Витька. Они подошли к его подбородку, остановились и глянули своими красными очами в выпученные карие глаза страдальца да разом, продолжая подло хихикать, заметили:
– Глянь, он сейчас, похоже, обделается!..
Чего греха таить, несчастный Витюха уже обмочил свои штаны, и не раз… И не только потому что был сильно напуган, но еще и потому, что Шайтан, когда по нему сигал, неудачно наступил на то место туловища, в глубине коего прятался переполненный мочевой пузырь. А после этого и подлюка Луканька приземлился прямохонько на тот самый схороненный под плющом, свитером и живой плотью мочевой пузырь.
Негромко повизгивая, Шайтан и Луканька гигикали, довольно потирая ладошки друг о дружку. Их орехового и блекло-серого цвета лица от испытываемой ими радости покрылась крупными каплями пота, похожими на хрустальные росинки. Особенно много таких росинок появилось на срезанных макушках, и там они образовывали даже нечто вроде узора, выстраиваясь в какие-то ряды и едва соприкасаясь своими прозрачными сущностями… Еще миг смеха, вылетающего из широко растянутых ртов, и на головах гигикающих собралось достаточно росинок, которые точно нарисовали человеческий череп. Внезапно Шайтан и Луканька резко встряхнули головами и сейчас же с них разом хлынула вода, она окатила своим прозрачным потоком и лица, и одежду некошных и, хлынув ядреной струей, упала на жалкую бороденку Витька, намочив еще и это место на хозяине дома.
Однако схлынувшая с голов некошных вода не намочила их одежду, она сделала нечто иное… Она нацепила сверху на них светло-коричневого цвета фартуки, подобие столярных. Это были почти до колена и, похоже, из замшевой кожи фартуки, которые вешались на плечи ремнями и связывались на спине узлом. Спереди на этих фартуках находились карманы, пришитые изнутри. И у Шайтана в этом кармане что-то лежало да хорошенько топорщилось. Легохонько взмахнув правой рукой, точно намереваясь дирижировать, Шайтан вынул из кармана небольшие щипцы с двумя плоскими концами-губами, укрепленными на шарнире, да двумя рукоятками, укутанными в плотные, красно-черные прорезиненные одежды.
Шайтан шагнул ближе к подбородку Витька и, раздвинув копытцами листву плюща, оберегающую грудь, небрежно наступил ногой на края хлипкой, кудлатой бороденки. Он протянул вперед зажатые в руках щипцы, приставив их холодные… – нет! – прямо-таки леденящие концы к сомкнутым губам несчастного алкоголика, да, кивнув головой, сказал, обращаясь к своему товарищу некошному:
– Сейчас я, Луканька, ухвачу его за язык и потяну на себя, а ты давай рубани по нему покрепче так… И чегой-то ты орудие такое взял, с таким загнутым клинком?… Чего, другого не было, что ли?..
– А чего тебе не нравится? – вопросом на вопрос отозвался Луканька и, подняв кинжал, покрутил его перед собой. – Глянь, какая вещь… огогошная… А лезвие на клинке – просто загляденье… И поверь мне, такое острое… Я ж одним махом ему язычок отрублю… Ты давай лучше язычину вытаскивай, а рубку оставь мне.
– Угу… – согласился Шайтан и с удвоенной силой принялся совать щипцы сквозь благоразумно сомкнутые губы Витюхи.
А Луканька принялся разглядывать свой кинжал, который при ближайшем рассмотрении оказался не таким уж и маленьким, достигая в длину сантиметров двадцати, имея лезвие не меньше половины длины всего кинжала. Некошный поворачивал его то так, то этак, любуясь его блестящим клинком, а затем подбросил вверх, намереваясь перекинуть из правой руки в левую. Серебристый клинок ярко полыхнул бьющим в глаза светом, и до смерти перепуганному Виктору, мечтающему лишь об одном – чтоб от него отвязались эти некошные или все, что он видит, оказалось лишь состоянием ужасного сна, – так вот, Витьку вдруг показалось, что Луканька перекидывал из руки в руку не кинжал, а обоюдоострый меч, и меч приличной (для роста некошного) длины и, наверно, судя по тому, что словить он его не успел, приличной тяжести… А меч-кинжал, минуя протянутую руку Луканьки, нежданно-негаданно воткнулся своим кончиком в левое плечо хозяина дома, как-то уж дюже по-хитрому миновав и стволы, и ветви, и листья плюща, лишь прорезав рванье свитера да внедрившись острием в кожу. Виктор Сергеевич болезненно поморщился и даже застонал, однако предусмотрительно не открыв рта… Потому как назойливый, словно муха над спящим в обеденный перерыв, надоедливо кружил над сомкнутыми губами Витюхи Шайтан, настырно пропихивая щипцы через тощенькую полосочку, что пролегала между ними, стараясь пробиться к остаткам желтых, наполовину сломанных и неухоженных зубов.
И это очень хорошо, что щипцы были маленькими, под стать росту Шайтана, и вряд ли были длиннее сантиметров двенадцати, так что, хотя концы их и проникали сквозь губы, ухватить язык никак не могли. Пока Шайтан боролся с губами Витька, Луканька, подойдя к своему мечу, неспешно схватился за рукоять двумя руками и так же неторопливо вытянул его из кожи хозяина дома, причем кончик кинжала окрасился в алый цвет крови страдальца, а болезненность вытаскивания вызвала тихий стон. Однако Витек продолжал крепко сжимать губы, прибавив к своей тактике защиты еще и яростное мотыляние головой из стороны в сторону, намереваясь таким образом одержать над Шайтаном вверх.
Видя бесплодные попытки собрата ухватить язык, Луканька, внезапно оттолкнувшись от плеча алкоголика, прыгнул прямо на его щеку. От такой неожиданности Витька даже перестал мотылять головой и на миг замер, изумленно вытаращившись на некошного, а тот, ни секундочки не медля, перешагнул через его расплывшийся от пьянства багрово-синий нос и уселся на него сверху, оседлав, будто маленькую пони, и расплющив еще сильнее. Луканька какое-то мгновение наблюдал за атаками Шайтана, который настырно пропихивал концы щипцов сквозь губы, а в это время Виктор Сергеевич испуганно глядел на все загораживающую спину некошного, где внахлест, связывая крепко друг дружку в большущий узел, по поверхности черной и, похоже, шелковой рубахи проходили ремни фартука.
Затем Луканька, протянув руку, пристроил меч на щеке Витюхи, поставив на него сверху, прямо на его рукоять, свое копыто. Да навалившись на кончик носа, прижал его массой своего тела к подносовой ямке так, чтобы стало невозможно дышать…
Обманный маневр, которым воспользовался Луканька, привел Витька в чувство, и он поспешно начал качать головой, намереваясь сбросить некошного с носа и дать доступ воздуху в собственные легкие… Однако не тут-то было… Уж подлый Луканька крепко сидел на расплющенном носе, как заправский наездник, все сильнее и сильнее придавливая его конец к подносовой ямке, полностью закрывая ноздри и ограничивая доступ воздуха.
А тут еще этот Шайтан схватил несчастного мученика за его хлипкую бороденку и потянул на себя так, что злополучный Витюха, не открывая рта, взвыл, словно побитая палками собака, да перестал мотылять головой, из глаз его брызнули слезы и задыхающийся организм повелел открыть рот.
И стоило только ему совершить эту ошибку, как мгновенно кончик его языка был ухвачен щипцами и больно придавлен, хотя с виду это были такие маленькие щипцы. Луканька немедля покинул своего расплющенного коня, а вернее, нос, перед этим наклонившись и взяв в руку кинжал-меч, удерживаемый копытом. Еще доли секунды Виктор Сергеевич от боли в языке ничего, кроме слез, не зрел, а когда все же проморгался, то увидел, как Шайтан, уже отпустивший бороденку и ухватившийся обеими руками за рукояти щипцов, потянул высунутый язык жертвы на себя. При этом вместе с языком по инерции к нему потянулась и вся голова Витька. Когда шея изогнулась в положении, близком к букве «Г» и застыла, поджав трахею, там тотчас появилась острая боль, коя мгновенно переместилась и в рот, и в глотку, и в гортань, а через пару секунд она появилась и в изогнутом позвоночнике. Не смеющие сомкнуться челюсти, боявшиеся откусить высунутый язык, дрожали мелкой тряской, вызванной то ли болью, то ли страхом. Обильное течение из глаз сменилось обильным течением соплей из хрюкающего носа и слюней из перекошенного рта. Находясь в столь отвратительной и унизительной позе, Витька попытался закричать, чтобы призвать на помощь… хоть кого-нибудь… Но у него с криком ничего не вышло, и из разинутого рта вырвалось какое-то хрипло-слюнявое мычание, чем-то отдаленно напоминающее: «Ааыте!»