Грани миров
Шрифт:
Словно свет вспыхнул в полутемной каморке, где они находились, — такое сияние озарило внезапно лицо молодого военврача при последних словах Златы. На миг он закрыл глаза и встряхнул головой, словно хотел убедиться, что не спит, потом вновь открыл их и глухо спросил:
— Это правда, Златушка? Знаешь, я недавно задремал, потом ты сюда вошла, и я очнулся и решил сначала, что ты мне пригрезилась. Может, мне и вправду это снится?
Она вытерла слезы и улыбнулась.
— Каких вы хотите доказательств, товарищ военврач? Какие потребуете — такие я вам представлю.
— Это тебе решать, — пристально глядя на нее, медленно произнес Петр, не трогаясь с места.
Она поднялась, обошла стол и, положив руки ему на плечи, почувствовала, как пульсирует кровь под тонкой гимнастеркой.
— Я уже все решила.
Он прижался щекой к тонким пальчикам и на мгновение словно застыл, а потом вскочил на ноги и, заключив ее в свои объятия, начал целовать. Забыв обо всем на свете, они срывали с себя одежду, и лишь в какой-то момент у Петра в подсознании что-то сработало — он сообразил закрыть дверь на крючок.
Часа через два их разбудил громкий стук. Крючок вылетел из своего гнезда, и дверь широко распахнулась. В разверзшемся проеме стоял Царенко, а из-за его плеча выглядывала хитрая мордочка фельдшера Кулакова.
— Встать, мать твою! — взревел командир, в бешенстве глядя на обнаженных Злату и Муромцева. — Встать смирно, когда тебе приказывает старший по званию! А ты, — он повернулся к Кулакову, — убирайся, и чтоб духу твоего тут не было!
— Слушаюсь, товарищ командир, — и фельдшер поспешно ретировался.
— Извините, товарищ подполковник, — растерянно проговорил Петр, — мы, конечно, встанем, но разрешите нам сначала одеться.
В руке Царенко появился револьвер, и дуло его было направлено прямо в лицо молодому военврачу.
— Слушай внимательно, я тебя убью, ты понял? — глухо и сдавленно сказал он. — Мне за это ровным счетом ничего не будет! Твой отец был враг народа, ты это скрывал, и мне доказать, что ты немецкий шпион будет раз плюнуть. Но раньше, чем тобой займется НКВД, я сам тебя расстреляю — если ты еще хоть раз подойдешь к ней. А теперь одевайтесь оба.
Они торопливо одевались, стараясь не встречаться с буравящим взглядом его глаз. Аккуратно застегнув все пуговицы и одернув гимнастерку, Муромцев встал перед Царенко, вытянувшись по стойке «смирно».
— Военврач второго ранга Петр Муромцев в ваше распоряжение прибыл, товарищ подполковник, — по-военному четко отрапортовал он, — разрешите узнать, вы меня прямо здесь будете расстреливать или выведете куда-то в другое место? Потому что отказываться от встреч с санинструктором Волошиной я не собираюсь.
— Что?! — во взгляде Царенко вновь сверкнул гнев, и Злата умоляюще вскрикнула:
— Петя, не надо, я тебя умоляю!
Петр, нежно обняв ее, привлек к себе и, глядя прямо в налитые бешенством глаза командира, спокойно продолжал:
— Потому что если вы, товарищ командир, передумаете меня расстреливать, то у меня к вам две просьбы. Первая: мы с санинструктором Волошиной любим друг друга, хотели бы пожениться, и просим вас, как командира полка официально зарегистрировать наш брак.
На минуту воцарилось гробовое молчание, ярость, исказившая лицо Царенко, сменилась удивлением, потом он внезапно расхохотался:
— А ты молодец, военврач, — в голосе его прозвучало невольное уважение, — хотите пожениться? Ладно, раз так, то я вас распишу. Не пожалеешь потом, Злата, что променяла меня на военврача? Я ведь за войну и до генерала могу дослужиться.
— Желаю тебе удачи и счастья, — прижавшись к Петру, тихо ответила она, — жалеть я ни о чем не буду. Спасибо за то, что мог сломать мою жизнь, но не стал.
Пожав плечами, Царенко отвернулся от нее и вновь посмотрел на Муромцева.
— Какая у вас вторая просьба, товарищ военврач второго ранга? — голос его был теперь совершенно спокоен, словно он решил разом перечеркнуть прошлое и все забыть.
— Политрук Веселов с ранением в брюшную полость был доставлен слишком поздно, я сделал операцию, но шансов выжить у него практически нет — уже начал развиваться перитонит. Через три часа из Москвы прибудет самолет с медикаментами, я прошу вас отправить Веселова с этим же самолетом в Москву.
— Зачем? — угрюмо буркнул Царенко, и лицо его слегка искривилось. — Я Витьку Веселова люблю, сам бы за него сто раз свою кровь до капли отдал. Тем более что обо мне, как выяснилось, никто особо страдать не будет, а у Веселова молодая жена и маленький сын. Но только от перитонита, всем известно, не лечат — ни здесь, ни в Москве.
— В Москве сейчас находится мой учитель и друг моего отца профессор Оганесян Сурен Вартанович. Они с Зинаидой Ермольевой работают над созданием уникального препарата, и два дня назад я получил письмо — Сурен Вартанович пишет, что ученые добились поразительных успехов. В Англии, кстати, ведутся аналогичные работы. Правда, наш препарат еще не прошел клинических испытаний, но в настоящее время это единственное, что может спасти Веселова. Пусть тот, кто будет сопровождать его в Москву, свяжется с Оганесяном от моего имени.
Командир подумал и, чуть прищурившись, кивнул.
— Хорошо, военврач, сделаю, как просишь, — отрывисто сказал он и с легкой иронией в голосе добавил: — Сумел ты обвести вокруг пальца меня, так попробуй, обмани и смерть…
— В те дни смерть поджидала нас на каждом шагу, — сказал генерал, — и в те дни сорок второго еще никто не знал, где конец войны, и кому суждено до него дойти, а кому нет. Но наша Златушка и военврач Петр Муромцев полюбили друг друга, и я сам зарегистрировал их брак, а через двадцать минут после этого наши войска получили приказ готовиться к наступлению, поэтому мы с товарищамив тот день не успели даже толком поздравить молодых. Поэтому я хочу выпить за них сейчас. За тебя, Злата! За тебя, Петр! — он пристально посмотрел на неохотно поднявшую свой бокал Злату Евгеньевну, потом перевел взгляд на Сергея и неожиданно нахмурился: — А ты чего не пьешь? Чего морщишься? До дна надо, до дна!