Грани миров
Шрифт:
— Злата — это мне больше нравится. Мирные мы с вами люди, что поделаешь. Петр Муромцев, к вашим услугам. А теперь за работу, санинструктор Волошина.
Затоптав самокрутку, он круто повернулся и направился в избу.
Царенко отказался ехать в госпиталь — не дожидаясь, пока заживет его рана, он принял командование полком, вместо погибшего полковника Рязанцева, и ему присвоено было звание подполковника. В состав их полка входил медико-санитарный батальон, где служил военврач второго ранга Муромцев, и теперь Злата видела его довольно часто.
В начале января сорок второго, когда было завершено контрнаступление под Москвой,
— Садись, нужно поговорить. Хочу сообщить, что моя семья погибла. Я уже в октябре знал, что от дома ничего не осталось, но еще думал, что жена с детьми могли уйти с беженцами. Сегодня приехал один человек, который в Ельне занимался эвакуацией, и точно сообщил: выехать они не успели, дом тещи разбомбили накануне ночью, и всех их разом… Жена моя прекрасная была женщина, а дочурки… — голос его на миг, казалось, дрогнул, но он тут же взял себя в руки и глухо произнес: — Вечная им память!
Злата не знала, что ответить — с того дня, как погиб Федя Бобрик, при любой попытке Царенко приблизиться к ней ее начинала бить мелкая дрожь. Возможно, ему и самому было тяжело вспоминать о том, что пришлось сделать в маленькой роще, когда они спасали раненого летчика, потому что он не искал больше ее близости и стал открыто жить с рыжей Веркой. Нынче, однако, командир приказал санинструктору Волошиной явиться, и теперь она сидела перед ним, пытаясь понять, почему он решил ей первой сообщить о гибели семьи — в полку об этом еще не знали. Конечно, невыносимо жаль было его погибшую жену и маленьких девочек. И нужно было что-то ему ответить.
— Я… я соболезную и…
— Я не про то, мне жалость не нужна, — он провел ладонью по лбу, словно отгоняя тень с осунувшегося лица, — сейчас не у меня одного горе — по всей стране идет стон. Но жизнь-то продолжается, хотя, конечно, никто не знает, что и кого ждет, и кому сколько осталось. Поэтому я сегодня на тебе женюсь — прямо в полку и зарегистрируем брак. Время, конечно, теперь такое, что не до свадеб, но посидим чуток с ребятами по-военному, а потом я тебя в тыл отправлю — не хочу каждую минуту думать, что и тебя у меня тоже война может отнять. После войны, если уцелеем, то отпразднуем задним числом.
Она побледнела, но заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.
— Я не поеду в тыл.
— Поедешь! — ребро его ладони стукнуло о стол с такой силой, что дерево затрещало. — Я повоюю и за тебя, и за себя, а если на то пошло, то за обоих и кровь пролью.
— Ты не понял, — тихо ответила девушка, — я не выйду за тебя замуж. Никогда.
Казалось, до Царенко не сразу дошел смысл сказанного.
— Как это не выйдешь? — с недоумением спросил он. — Ты мне всегда нравилась. Конечно, я с тобой, может, не совсем хорошо обошелся в первый раз, потому что ты была девушкой, но это война, а на войне у человека иногда может наступить потемнение. Тогда, конечно, разговору о свадьбе не было, потому что моя жена была жива, но теперь я вдовец и хочу, чтобы все было по-честному, поэтому я на тебе женюсь, я решил.
— Я не хочу быть твоей женой, — повторила Злата. — Не хочу и не буду, я тоже
— Перестань! Я тебя жалел, все это время не трогал, потому что ты была, как пуганая. Не виноват я в смерти Бобрика — так вышло. Не мог я из-за одного человека жертвовать всем отрядом, да и тобой тоже — тем более что это его бы не спасло. Нечего от меня шарахаться, я хочу, чтобы все было честь по чести, жениться предлагаю.
— Я же сказала: нет.
Вскочив с места, Царенко уставился на девушку полным ярости взглядом.
— Вот как! — он надвинулся на нее и рывком поставил на ноги, больно стиснув плечи. — Я хочу, как человек, а ты тут демагогию разводить собралась? Не хочешь по-честному — буду жить с тобой так, и никуда ты не денешься! Раздевайся!
От боли, причиняемой впившимися в кожу пальцами, она неожиданно успокоилась и равнодушно скользнула взглядом по выпирающему выступу на его брюках — так, словно перед ней был экспонат из «анатомички».
— Если ты хочешь меня опять изнасиловать, то я не буду сопротивляться — у меня просто не хватит сил, но я повторяю: я не хочу с тобой жить — ни по-честному, ни как-либо иначе.
Ровный голос Златы отрезвил Царенко. Тяжело дыша, он оттолкнул ее от себя и вновь опустился на табурет, упершись локтями в стол.
— Не хочешь, значит, — его глаза, казалось, превратились в два узеньких буравчика. — А почему не хочешь, можно спросить? Или мне самому догадаться? Может, ты успела снюхаться с этим военврачом из медсанбата, а?
— Что?! — она багрово вспыхнула от неожиданности, потому что до сих пор полагала, что о ее чувствах к Петру Муромцеву неизвестно никому — даже ему самому.
Царенко же, продолжая сверлить девушку взглядом, медленно произнес:
— Выкинь эту блажь из головы, поняла? Он с тобой, может, и побалуется, но замуж не возьмет — зачем ты ему нужна порченая, на него после войны, если уцелеет, бабы будут со всех сторон бросаться. А я тебя возьму. Это во-первых. А во-вторых, пусть он только попробует к тебе с какого-нибудь конца подъехать — я с ним быстро разберусь. Кулаков — тот фельдшер, которого в декабре прислали к нам в медсанбат, — родом из Ленинграда и два года жил с Муромцевыми на одной улице. Так вот, он в первый же день ко мне зашел и сообщил, что отца у твоего военврача расстреляли, как шпиона. А в анкете-то у него этого не указано — почему? Может, и он, этот военврач, не лучше папаши. Я велел Кулакову внимательно присматриваться, но никому пока ничего не говорить — делает свое дело Муромцев нормально, да и с медиками у нас нехватка. Однако же, если что обнаружится, то ни на что не посмотрю и сразу поставлю его к стенке — время теперь военное. Так что думай и сама соображай. Все.
Злата с помертвевшим лицом вытянулась в струнку.
— Разрешите идти, товарищ командир?
— Иди, — коротко бросил он и отвернулся.
В феврале после неудачной попытки Красной Армии отбить у немцев Вязьму в полку было много раненых. Временный полковой госпиталь располагался в уцелевшем после бомбежек кирпичном здании сельской школы — двухэтажном и хорошо протапливаемом. К вечеру круглолицый лейтенант Валя Павлюк помог Злате и рыжей Верке доставить туда политрука Веселова с развороченными осколками внутренностями, и они остались помогать санитаркам и медсестрам, потому что после боя рук, как всегда, не хватало. Муромцев, осмотрев Веселова, который пришел в себя и старался не стонать, хмуро спросил: