Грани веков
Шрифт:
— Готов? Обороняйся!
Он неловко отбивает первый удар, потом второй.
— Хорошо! — хвалит Алёнка. Её развевающиеся рыжие волосы кажутся огненно-золотыми в лучах заходящего солнца. Он невольно засматривается на них, и пропускает следующий удар. Палка снова вылетает из его рук.
— Ну что же ты! — она улыбается, и в ее зеленых глазах прыгают лукавые искорки.
Он
— Ха! Гляньте, криворучка воином хочет стать! — раздается у него за спиной.
Рябой Пров, Ванька-Жердяй, братья-поповичи, и вся их ватага здесь. Лыбятся, предвкушая потеху.
— Не обращай внимания! — шепчет Алёнка.
Пров насмешливо цыкает, метко сплевывая ему под ноги.
— Ярослав — не пришей инде рукав! — говорит он.
Ярик вспыхивает, кровь приливает к щекам. Он нагибается за палкой, но Пров проворно наступает на неё.
— Опа! Не успел!
— Чего вы привязались, недоумки? — Алёнка яростно сверкает глазами.
Пров насмешливо скалится. — А ты рыжая, смотри, не обожги его! Вишь, он и так меченый!
— Дурак! — бросает Алёнка. — Его молнией ударило!
— Ага, Бог шельму метит! — подает голос Жердяй.
Ватага дружно хохочет.
— Идём, — говорит Алёнка, взмахивая волосами и беря его за руку. — Ну их!
— Мамочка за ручку дитятко ведёт! — летит ехидное в спину.
Ярик вздрагивает и оборачивается. Упоминание о матери ранит его. Он с закипающей ненавистью глядит на смеющуюся щербатую рожу, непослушные пальцы пытаются сжаться в кулаки…
Пров сгибается от хохота, хлопая себя ладонями по коленям.
— Криворучка!
Ярослав делает шаг вперёд, но Алёнка опережает его — она подскакивает к Прову и с силой тычет палкой ему в зубы
Тот вскрикивает, хватаясь за лицо, а Алёнка с размаху бьет его снова: по голове, по подставленной руке, по ребрам.
— Дура! Бешеная! — орёт Пров. Он отскакивает от неё, из порванной губы хлещет кровь, заливая рубаху.
— Пошёл! — Алёнка снова замахивается палкой, и ватага шарахается от неё врассыпную.
— Бесноватая!
Алёнка
— Нехристи!
Ярик робко трогает её за плечо. — Не надо было…
— Пусть знают! — запальчиво отзывается она.
Они встречаются взглядами и оба одновременно улыбаются.
— Знаешь, — говорит Ярик, — ты совсем как те девы-воительницы, про которых дядька Булат рассказывал. Помнишь?
Она смеётся и кивает.
— Да! Поленицы!
***
— Ярослав! Эй, парень!
Ярослав поперхнулся и закашлялся, приходя в себя.
Над ним склонилось встревоженное лицо Мухи.
— Что… что случилось? — заплетающимся языком выговорил Ярослав.
— Задрых ты, вот чего случилось! — сердито буркнул Муха. — А потом трястись начал, ровно припадочный. Я уж думал — худо тебе! Морок, чтоль, какой привиделся?
— Да уж, — пробормотал Ярослав, поднимаясь на локтях. Голова снова гудела, мысли роились, обрывки видения все еще стояли перед глазами.
— Уходить пора, — Муха кивнул в сторону солнца, нависшего над линией горизонта. — Скоро стемнеет.
Его лицо, с обвислыми усами, выглядело еще более хмурым, чем обычно.
— Что-то не так? — осторожно спросил Ярослав.
Муха вздохнул. — Стрельцы те, что в посад пришли, обратно так и не выехали, — мрачно сказал он.
— Так, может, заночевать решили?
Муха качнул головой. — Вряд ли… Чего им там ночевать — до Москвы на хороших конях несколько часов езды! Нет, нутром чую, дело скверное. Ладно, пошли, проведаем нашего конюха.
Евстафьев, как оказалось, вполне свыкся со своей ролью — когда они вернулись к бивуаку в перелеске, он кормил коня хлебом с солью.
— Харч переводишь! — сердито сказал Муха.
— Так ведь скотина — она тоже внимания требует, — отозвался Михалыч, любовно поглаживая коня по шее. — Сами-то, вон, чего-ничего поели, а им тут даже попастись толком негде.
Дьяк махнул рукой. — Успеется!
Он обвел сумрачным взглядом Ярослава и Евстафьева.
— А теперь слушайте сюда…
***
Ирина медленно отступала назад, настороженно наблюдая за чернявым.
По его лоснящемуся лицу блуждала гаденькая улыбочка; липкий взгляд жучиных глазок неотступно следовал за ней.
— Я тебя не приглашала, — бросила она, стараясь, чтобы голос звучал твердо.
Чернявый мелко расхохотался. — Не приглаша-ала, — протянул он. — Скажи-ка! Ты не у себя в палатах, царевна!
— Чего тебе нужно? — огрызнулась Ирина, прикидывая, как бы потянуть время.
Улыбка чернявого сделалась еще гаже. — Проведать тебя пришел, царевна. Скучаешь, небось, одна-одинешенька. Тут ведь только крысы тебя навещать будут…