Грани веков
Шрифт:
Он молча поднимается, словно деревянный, передвигает ноги. Кажется, ночная тьма сгустилась сейчас над ним, давя на плечи, забивая глаза, уши, наполняя сердце отчаянием.
Останавливается около реанимационной койки, на которой лежит исхудавшее, бледное тельце, с тянущимися нему щупальцами зондов, катетеров, дыхательных контуров.
Монитор надрывается, показывая критический уровень кислорода в крови и стремительно падающие цифры
Прозрачные пластиковые пакеты с растворами кардиотоников, симпатомиметиков и гормонов наполовину пусты, на инфузоматах выставлены максимальные скорости и объемы.
Пылающим огнем вспыхивает сигнальный индикатор, и плавные росчерки электрокардиограммы переходят в бешеную пляску кривых размашистых загогулин.
— Деф! — бросает он, и Ксюша уже подкатывает столик с реанимационным набором.
Гудение дефибриллятора, набор заряда, «блины» на торчащие под кожей ребра.
— Разряд! Еще!
Писк монитора, кривые загогулины сменяются ровной прямой линией…
— Давид Аркадьевич! Адреналин!
Он качает головой.
— Нет… Отключайте.
Пока Ксюша, с тревогой поглядывая на него, возится с аппаратурой и трубками, он молча стоит рядом.
Потом садится на кровать, вглядываясь в черты родного лица, измененного болезнью до неузнаваемости.
Тонкая, исхудалая ладонь словно тает в его руках.
Кажется, кто-то что-то говорит ему, он безучастно кивает. И снова — тишина. За окнами палаты пробиваются первые лучи восходящего солнца. Его первого дня без неё. Без Настасьи.
***
— Яган!
Коган вздрогнул, выныривая из омута воспоминаний.
Разъяренный Симеон Годунов навис над ним, словно грозовая туча. Глаза, налитые кровью, сверкали молниями, всклокоченная борода мелко тряслась.
— Симеон Никитич… — пробормотал Коган, в недоумении переводя взгляд на высящихся за начальником Тайного приказа стрельцов с каменными физиономиями.
— Ты! — Симеон, казалось, захлебывался гневом. — Вы! Я вас, приблуд окаянных, от пыток избавил, добром и лаской окружил, к царским покоям допустил — и вот чем вы мне отплатили?! Змеиный клубок на груди пригрел!
— Что случилось? — Коган еще ничего не понимал, но сердце кольнуло страхом. — Где царевна?
— Царевна где?! Это ты мне скажи, лукавый знахарь! Где Ксения, и твой волхв, и конюх?!
Коган побледнел. Что могло пойти не так?
Симеон еще несколько секунд буравил его взглядом,
— Взять его! — бросил он своим спутникам. — Продолжим беседу в приказе.
Стрельцы шагнули к нему, подхватили под руки, заломили их за спину, и поволокли по коридорам.
Случайные слуги, попадавшиеся им на пути, робко жались к стенам, провожая их испуганными взглядами.
На улице, у дворцовых ворот царило оживление, повсюду сновали стрельцы в черных кафтанах; на площади между соборами выстроилось несколько отрядов стражников.
Знакомые двери, ведущие в Тайный приказ, распахнулись при появлении Симеона, и с глухим стуком захлопнулись за Коганом.
Они снова оказались в подвале, где когда-то (казалось, это было так давно) их впервые допрашивали.
Только сейчас на дыбе, вместо одноглазого, висел натужно хрипящий старик.
Двое заплечных дел мастеров, в кожаных фартуках, почтительно склонились перед Симеоном Никитичем.
Тот подошел к дыбе, и, прищурившись, ткнул указательным пальцем в старика.
— Этого снять! Пока в камеру — пусть в себя придет малость, а опосля еще потолкуем.
Он повернулся к Когану и хищно ухмыльнулся. — Ну что, Яган-жид, сейчас ты мне все расскажешь! И про то, из каких времён, и про волхва своего, и про царевну, и про Юшку Беззубцева и Афоньку Кривого, коих они освободили, и с ними же сбежали!
— Как — сбежали? — растерянно переспросил Коган. — И… Ксения?
Ухмылка Симеона стала еще шире и злее. — Стало быть, знал, что волхв твой с конюхом побег измышляли, а царевна в том помогала им?! Куда они собирались?!
Коган вздохнул. — Я не знаю, — тихо сказал он.
Признаваться в том, что Ярослав собирался освободить Беззубцева, чтобы помочь тому добраться до Путивля, к мятежному самозванцу, означало, практически, подписать себе приговор.
— Не знаешь, — тихо протянул Симеон. — Что ж, мы тебе сейчас поможем вспомнить!
Он сделал знак рукою, и палачи, приступив к Когану, стали стаскивать с него одежду.
Покончив с этим, продели его запястья через кожаные петли, туго затянув их. Один из палачей налег на колесо, которое, со скрипом провернувшись, натянуло ремни так, что руки оказались вздернутыми; плечевые суставы пронзила боль.
— Итак, — вкрадчиво произнес Симеон, — поведай мне еще раз, Яган, для чего царевна с волхвом, егоже Ярославом кличут, беглого разбойника, боярского сына Юшку из моего приказа подкупом и обманом вызволить решили?
Колесо совершило еще пол-оборота, и боль в сухожилиях стала почти нестерпимой — ремни натянулись еще выше, и Коган вытянулся на цыпочках, одновременно пытаясь напрячь мышцы, чтобы хоть немного ослабить нагрузку на суставы.
Симеон внимательно наблюдал за ним; сняв со стены факел, он поднес его к лицу Когана так близко, что жар опалил волосы на бороде.