Граница надежд

Павлов Николай Алексеевич

Взяв у него письмо, я положил его во внутренний карман. Оно оставлено для меня, а я делаю его всеобщим достоянием. Неужели все это от боязни, неосознанной боязни каких-то последствий?

В коридоре штаба мне встретился человек в гражданской одежде, с тростью в руке. Я сразу же узнал его по позолоченному набалдашнику в форме львиной головы. Это был, конечно, полковник в отставке Велев, недавний командир. Он терпеливо ждал, когда я приду. Я не знал, что привело его ко мне в этот зимний день, но в одном был убежден:

он пришел не для того, чтобы хныкать или просить о милости.

Увидев меня, он оживился.

— Прости старика, — начал он, протягивая мне руку. — Нет сил откладывать больше. Решил и пришел, убежденный в том, что ты меня не прогонишь.

— Я полагал, что вы вправе уважать себя несколько больше, — не остался я в долгу. Он знал мое отношение к нему, но все-таки пришел, хотя и испытал некоторое колебание, прежде чем решиться прийти.

Я пригласил его в кабинет. Он расстегнул пальто и нахлобучил шапку на набалдашник трости.

— Вы их нашли? — спросил он.

Этот прямой вопрос застал меня врасплох, а он не спускал с меня глаз.

Мне хотелось уклониться от разговора на эту тему, но у него было совсем другое мнение по этому вопросу.

— Обломки. Эрозия. Ржавчина. Это страшная вещь, но и от нее есть лекарство — человеческая рука и человеческий разум. А ты можешь. Ты не сдашься.

Я слушал его и думал о письме ездового. Думал и о ржавчине, разъедавшей душу людей. «Хватит ли у нас времени, чтобы с необходимой осторожностью очистить все от нее, или лучше отказаться от всего того, что годится только в переплавку?» — спрашивал я себя.

Возможно, через какое-то время я пожалел бы об этом, но в тот момент меня охватило желание показать письмо ездового этому человеку, который лучше других понимал солдат. Я вовсе не собирался этим самым найти поддержку своему собственному восприятию, а хотел понять, что чувствуют другие.

Достал измятый листок и подал ему. Велев какое-то мгновение смотрел на меня вопросительно, потом надел очки и углубился в чтение неровных строчек.

Рука его дрогнула, он опустил листок на колено. Потом встал, положил письмо на письменный стол и начал застегивать пальто.

— Так что же? — не понял я ничего.

— У тебя так все осложнилось, а я, старый дурак, пришел занимать тебя разговорами о моей подагре, о моих родовых муках.

— Неужели я вас обидел?

— Извините, молодой человек, но вы не знаете себе цены, — неожиданно перешел он на официальный тон. — Восхищаюсь тем, что судьба одного запутавшегося в жизни юноши не оставила вас равнодушным. А это уже много! — Он пошел, постукивая тростью об пол. Потом остановился в дверях и опять вскинул голову: — Оставайся до конца солдатом, и ты многое выиграешь.

Я задержал его. Не для того, чтобы слушать его слова. Он пришел ко мне по другим делам, а я его совсем сбил с толку.

—

Но вы...

Он не дал мне договорить:

— Солдат создает армию. Солдат смело идет на смерть, когда имя командира у него в сердце сливается с именем народа. Этого для меня достаточно. И сыну своему скажу, что в Болгарии были и есть настоящие солдаты. Я сам его оторву от Стефки Делиевой. Сам его заставлю жить, как подобает человеку, а не... — Он замолчал. Вытер лицо здоровой рукой и открыл дверь.

— Чем я могу быть вам полезен? — не отставал я, не обращая внимания на его волнение.

— Он должен жить. У меня больше никого нет. Он не безумен, но сумасбродна его навязчивая идея, что он сверхчеловек. Однако это уже мое дело. Вы занимайтесь солдатами. А я сам справлюсь. Поверьте мне! Не сердитесь на старика. Я не выношу одиночества. Так хочется иногда послушать мужской разговор. Просто так, ради собственного удовольствия. Благодарю!..

Никто не смог бы его остановить, если он решил, что пора уйти. Да и не было смысла в дальнейших разговорах. Разбередили его старую рану, и он искал лекарство, пытаясь спасти то, что спасти уже невозможно.

Опять эта Стефка Делиева! Неужели повторится сорок шестой год? Кто вселяет в них надежду? Откуда они берут силу?

Интересно, что сказал бы Драган?.. Он не понимает свою дочь, не понимает нас, а Стефку Делиеву?.. Неужели не считает ее опасным человеком?

Думай, думай, ведь ты отвечаешь за воинскую часть и перед тобой всего лишь один путь. Вскоре мы будем стоять у смертного одра Ярослава. Нужно ли присягать снова? Хотелось бы любить армию так, как этот старик, ставший калекой. И верить в нее так, как он верит. Хочется...

Шинель стягивала мне грудь, а ветер хлестал по лицу снегом и сухими опавшими листьями.

Сад военного клуба был полон народа. Вынесли гроб с телом Ярослава для прощания. Людей становилось все больше. Военный оркестр играл траурную мелодию. Перед гробом проходил весь город.

Городские часы пробили два раза. Рядом с гробом встали мы, самые близкие Ярославу люди. Взяли гроб на руки, и нам показалось, что в нем нет никого — настолько он был легким.

Передо мной шел Драган. Плечи у него ссутулились, голова опущена... Несколько раз он повернулся ко мне.

— Это я иду за тобой! — сказал я. — Не поднимай так высоко.

Он ничего не ответил.

Траурная процессия вошла на городское кладбище. Около могилы пахло известкой от только что построенной каменной ограды. Мы очистили землю от комьев известки. Послышалась дробь барабана, и построенная рота дала несколько залпов.

Полил холодный дождь, и народ быстро разошелся. У могилы остались самые близкие. Мы прикрыли ее цветами, венками...

Жасмина съежилась под ближайшим деревом и смотрела на меня.