Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования
Шрифт:
Депутат от города Дерпта Я. Урсинус сделал примечание к 21-й статье «Проекта правам благородных», где критиковал исключительное право дворян покупать деревни: «Понеже домостроительство, яко основание всеобщаго благосостояния, необходимо требует столько искусства и прилежности, сколько всякая служба и все прочия упражнения, а почти все крестьянство и все земское хозяйство в государстве состоит во власти приказчиков, кои, упражняясь единственно в сборе доходов, о поправлении домостроительства никогда не помышляют, то закон сей, по которому таким людям, кои с младых лет обучались домостроительству и о приращении онаго усердствуют, не дозволено купить вотчины, по той причине, что они не из дворянства – должен почесться за запрещение, по которому достойные люди не имеют быть допущены к службе отечества, буде они не дворяне» [398] .
398
Сб РИО. Т. 36. С. 319.
Наконец, депутат Сибирских линий от казаков Ф. Анцыферов и вовсе оспорил базовую привилегию дворянства – вольность. По мнению Анцыферова, никто не свободен, кроме государя, и «благородные или высокопочтенные дворяне не только одному государю, яко предержащей и Богом установленной власти, но и Его Величества царским законам и прочим судебным правительствам, во всех зависящих от службы и должностей их в государстве делах, равно как и все верноподданные рабы, ответ дать повинны» [399] .
399
Там же. С. 301.
Не менее показателен и протест, который заявил Синод по поводу выдвинутого членами соответствующей комиссии предложения отнести белое духовенство к «среднему роду» людей. В особом «Раз-суждении» члены Синода поясняли: нельзя отделить «низшее» (белое) духовенство от «высшего», в целом же духовенство следует делить на «правительствующих» и «правительствуемых», образующих единую группу. Духовенство не следует относить к «среднему роду», но считать «…в особливом роде; а в каком, в сравнении других родов, степени, – сие единственно зависит от милосердой воли Ея императорскаго величества… ибо все духовные по званию своему суть пастыри и учители всякаго рода людей. И потому должны они пользоваться особливым почтением и уважением к их сану от мирян всякаго рода». Ведь и в «Наказе» в число «среднего рода» духовенство не отнесено; пусть некоторые духовные, обитающие в городах, и могут – наряду с дворянами – «заключаться» в числе мещан, но большинство духовных находится в селах и в полках. В дополнение Синод ссылался на то, что малороссийское духовенство «особливыми пользуются правами и выгодами» и «считаются в равенстве с светскими чиновными шляхетнаго чина людьми» [400] .
400
Сб РИО. Т. 36. С. 187. Комиссия в ответ на это разъяснила, что белое духовенство «сожитием своим плотским в правы мирския входит» и поэтому подвержено светским законам; черное же, правительствующее духовенство подлежит церковному праву. Будучи «учителями народными», духовные лица рассматривались Комиссией «в одном роде с учеными». Таким образом, Комиссия выдвигала против обвинений Синода концептуальное различение между чином и родом: по своему «изящному чину» белое духовенство относится к священнослужителям «яко к чину служения, имеющему свои степени» и, соответственно, подвержено церковному праву; но «что касается до рода, то, яко граждане, имеющие мирское сожитие и пользующиеся всеми выгодами мирян, и не могут инако, как в средний род быть вмещены» (С. 189). С. В. Польской, говоря об отсутствии статей о духовенстве в проектах Уложения рубежа 1750–1760-х гг., резюмирует: «Вероятно, это было связано с его особым статусом в государстве и наличием церковного права, а не столько с отрицанием его как чина» (Польской С. В. «На разные чины разделяя свой народ…»: законодательное закрепление сословного статуса русского дворянства в середине ХVIII века // Cahiers du Monde russe. Vol. 51, № 2/3. С. 14).
Несмотря на то, что в конечном счете социологический взгляд возобладал и дворянская исключительность была закреплена на законодательном уровне, противостояние сохранялось. Примером тому служит знаменитый фрагмент из «Женитьбы» Н. В. Гоголя (1833), где невеста, дочь купца Агафья Тихоновна, обсуждает со своей теткой Ариной Пантелеймоновной преимущества и недостатки потенциальных женихов с точки зрения их социального статуса. Дискуссия сводится к спору о том, кто лучше – купец или дворянин; тетка настаивает на том, что жених-купец предпочтительней, апеллируя, кроме прочего, к мнению покойного отца Агафьи Тихоновны: «Эй, Агафья Тихоновна, а ведь не то бы ты сказала, как бы покойник-то Тихон, твой батюшка, Пантелеймонович был жив. Бывало, как ударит всей пятерней по столу да вскрикнет: “Плевать я, говорит, на того, который стыдится быть купцом; да не выдам же, говорит, дочь за полковника. Пусть их делают другие! А и сына, говорит, не отдам на службу. Что, говорит, разве купец не служит государю так же, как и всякий другой?” Да всей пятерней-то по столу и хватит» [401] .
401
Гоголь Н. В. Женитьба // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1949. С. 20.
Кроме того, большим вызовом формированию единой категории дворянства – будь она определена по функции или по качеству – оставались дробные идентичности на местах. Коллективной идентичности единой дворянской страты, пропагандировавшейся административной (законодательство) и интеллектуальной (публицистика) элитами, противостояла фрагментированная идентичность локальных дворянских групп. Об этом свидетельствуют дворянские наказы депутатам Уложенной комиссии.
Большинство дворянских наказов депутатам оставались в рамках традиционных представлений, они содержали жалобы на тяготы жизни и просьбы сохранить за дворянством его привилегии, практически всегда – экономические, теснейшим образом связанные с экономическим характером конкретной местности. Часто обращения к государыне сопровождались жалобами на общее неустройство и собственное ничтожество дворян, уповавших только на заботу своей государыни. Например, составители наказа рыльского дворянства сокрушались, словно бы ощущая собственное несоответствие тому образу, который усердно транслировался столичными элитами: «Да и то, что мы вообще не так время свое провождаем, как-бы пристало, правосудие своего действа не имеет, малопоместное дворянство от великопоместных утесняется, подлородные, происком обогатясь, купя деревни, смешались с старым дворянством, – словом сказать, что не так живем, как благородному дворянству прилично» [402] .
402
Сб РИО. СПб., 1889. Т. 68. С. 621.
Требования смертной казни и жестоких телесных наказаний, жалобы на «судебную волокиту» и «ябеды», учреждение школ, армейские постои и, конечно, винокуренная привилегия – именно эти проблемы в подавляющем большинстве случаев волновали составителей дворянских наказов. Сошлемся на выводы В. М. Никоновой, проведшей контент-анализ дворянских требований: «Ведущее место в требованиях дворян принадлежало вопросам, связанным с реорганизацией суда и судопроизводства и с укреплением всей системы местного управления <…> В комплекс требований, объединенных данной категорией, входят: пресечение крестьянских побегов и разбоев, проблемы наследственных прав и Вотчинной коллегии, связанные с совершенствованием законодательства о наследовании» [403] . Провинциальное дворянство было в наибольшей степени озабочено повышением качества работы судебно-административного аппарата, а не переосмыслением своего статуса в системе империи – переосмыслением, которое неизбежно влекло за собой новые обязанности дворян в дополнение к тем проблемам, на которые жаловались составители дворянских наказов.
403
Никонова В. М. Требования дворян и проект «Прав благородных» в Уложенной комиссии 1767–1768 гг.: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1990. С. 12.
В свою очередь, среди дворянской элиты распространялось представление о том, что выдающихся дворянских добродетелей хватит для того, чтобы виртуозно выполнять практически любую «должность» в обществе. Дворяне уже монополизировали «должности» воинов и судей, а также призваны были руководить земледельцами. На очереди оказались купцы, что привело к знаменитому дебату о «торгующем дворянстве» [404] .
Д. Рансел отмечает, что «вестернизированная бюрократическая элита» Российской империи «…была заинтересована в общем развитии экономики и не хотела, чтобы это развитие сдерживали особые концессии, способные ослабить сложившиеся коммерческие группы. Идея заключалась в том, чтобы дать всем способным и предприимчивым возможность развивать производительную способность (capacity) страны» [405] . Представляется, что Рансел здесь не прав именно из-за недооценки того, каким образом представители дворянской элиты в своих взглядах на социальное устройство страны ставили знак равенства между «способностями» и «предприимчивостью», с одной стороны, и дворянским статусом – с другой.
404
См. детальный анализ этого сюжета: Гриффитс Д., Камендровский В. Дебаты о «торгующем дворянстве» в России: глава из истории отношений между Екатериной II и русским дворянством // Гриффитс Д. Екатерина II и ее мир: статьи разных лет. М., 2013. С. 151–189.
405
Ransel D. The Politics of Catherinian Russia: The Panin Party. New Haven; London, 1975. P. 189.
Вместе с тем интеллектуальная элита оставалась в рамках консенсуса о том, что качества и статус не всегда совпадают, и в случае такого несовпадения приоритет остается за качествами, а не за правом. Так, Д. И. Фонвизин в «Опыте российского сословника» писал: «Человек бывает низок состоянием, а подл душою. В низком состоянии можно иметь благороднейшую душу, равно как и весьма большой барин может быть весьма подлый человек. Слово низкость принадлежит к состоянию, а подлость к поведению, ибо нет состояния подлого, кроме бездельников. В низкое состояние приходит человек иногда поневоле, а подлым становится всегда добровольно. Презрение знатного подлеца к добрым людям низкого состояния есть зрелище, унижающее человечество» [406] . Литература XVIII в. – начиная, конечно же, с хрестоматийного фонвизинского «Недоросля» – изобилует образами «злонравных» дворян, которые не соответствуют по моральным качествам своему формальному, обязывающему статусу. Существование подобных «злонравных» дворян было очевидным вызовом тому взгляду на социальную структуру, о которой мы говорим; с другой стороны, предполагалось, что под воздействием общественного презрения такие «злодеи», благодаря особому коллективному этосу дворянства, исправятся.
406
Фонвизин Д. И. Опыт Российского сословника // Фонвизин Д. И. Собр. соч.: в 2 т. М.; Л., 1959. Т. 1. С. 226–227.
В «Недоросле» положительный персонаж Правдин прибывает для того, чтобы изъять имение Простаковых и наказать их за безнравственность. Однако Правдин вовсе не является «правительственным чиновником» (такое определение, до сих пор кочующее по разного рода справочникам и школьным сочинениям, почерпнуто, возможно, из разбора «Недоросля» В. О. Ключевским, который безапелляционно – и ошибочно! – назвал Правдина «чиновником» [407] ); Правдин – это дворянин того же уезда, что и Простаковы, участвующий в созданном реформами Екатерины II дворянском самоуправлении. Его появление – это не вмешательство «сильной руки» государства, а вразумление добродетельными дворянами тех членов корпорации, которые не выказывают соответствующих качеств. Финальное изъятие имений Простаковой в опеку – это и есть демонстрация того, как партнерство дворянской корпорации и монаршей власти (представленной упоминаемым несколько раз «наместником») карает «злонравных» представителей дворянства. «Вот злонравия достойные плоды!» – восклицает Стародум в финале пьесы, и относится эта фраза не только к отношениям между Митрофаном и Простаковой, но, пожалуй, и к «злонравным» дворянам вообще.
407
Говоря о Простаковых, Ключевский замечал, что «автор взял их на время для показа из-под полицейского надзора, куда и поспешил возвратить их в конце пьесы при содействии чиновника Правдина, который и принял их в казенную опеку с их деревнями» (Ключевский В. О. «Недоросль» Фонвизина: (Опыт исторического объяснения учебной пьесы) // Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. Т. 9: Материалы разных лет. М., 1990. С. 62).
Аналогичную мысль выражал А. П. Сумароков в сатире «О благородстве» (1771) [408] :
Какое барина различье с мужиком?И тот, и тот – земли одушевленный ком.А если не ясняй ум барский мужикова,Так я различия не вижу никакого.Г. П. Макогоненко усматривал различие между «крепостническим» подходом Сумарокова и «демократичным» подходом Фонвизина [409] . Однако признание равенства людей от рождения и необходимости особой образованности дворян было общим местом публицистики второй половины XVIII в., вполне созвучной церковной проповеди. Например, анонимный автор стихотворения «Плод воспитания и вояжа Г***, им самим написанный», напечатанного в журнале «Ни то ни сио», насмехался над необразованным дворянином:
408
Сумароков А. П. О благородстве // Сумароков А. П. Избранные произведения. Л., 1957. С. 189.
409
Макогоненко Г. П. Жизнь и творчество Д. И. Фонвизина // Фонвизин Д. И. Соб. соч.: в 2 т. Т. 1. С. XLIV.