Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования
Шрифт:
Далее в стихотворении описывался глупый дворянин, не получивший хорошего образования и путающий все на свете.
В конечном счете Жалованная грамота 1785 г. фиксировала выдающиеся качества россиян, среди которых подчиненные вдохновляются примером начальников «на деяния, хвалу, честь и славу за собою влекущия». Кто такие «начальники»? «Начальников и предводителей таковых Россия чрез течение осьми сот лет от времени своего основания находила посред своих сынов, наипаче же во всякое время свойственно было, есть, да помощию божиею и пребудет вечно российскому дворянству отличаться качествами, блистающими к начальству». Дальше речь заходит о дворянском усердии и адекватной награде в виде деревень и знаков отличия. Однако исходная посылка грамоты все же – наличие у «благородных» особых качеств. Именно поэтому дворянские «обязательства утверждались за неустойку единым стыдом, ибо стыд и поношение благородным и честь любящим душам представлялись наитягостнейшим наказанием; хвала же и отличность – лучшею наградою». Итак, дворянство – это «честь любящие души», и именно это отличает их от других социальных страт:
410
Ни то ни сио в прозе и стихах, ежесубботное издание 1769 года. Объявление цены. Всяк, кто пожалует без денежки алтын, тому ни То ни Сио дадут листок один. СПб., 1769. С. 81.
Ярким примером может служить творчество М. Н. Муравьева, поэта и публициста, преподававшего риторику и историю великим князьям Александру и Константину Павловичам по приглашению Екатерины II. В заметке «Забавы воображения» [411] (1796) М. Н. Муравьев пишет: «Человек, состояния низкаго и полезнаго, посвящает необходимо труду все мгновения жизни своей». Напротив, «особы вышних состояний общества окружены с младенчества изобилием, не состоят под необходимостью механической работы». Дело в том, что «тщательнейшее воспитание» готовит представителей высших страт «к попечениям другаго рода, которыя требуют безпрестаннаго упражнения способностей разума и часто крайних усилий духа. Определены к защищению и управлению отечества, они ищут знаменитости в трудах военной жизни или в советах градоначалия» [412] .
411
Вошла в сборник текстов Муравьева «Опыты истории, письмен и нравоучения».
412
Муравьев М. Н. Опыты истории, письмен и нравоучения. СПб., 1796. С. 110–111.
Аристократы нуждаются в «предписаниях вежливости и необходимости нравится», поскольку постоянно конкурируют друг с другом в отличиях и стиле. Муравьев ясно показывает, кого он имеет в виду – дворянскую элиту: «Владельцы пространных маетностей, которыя дошли до них наследством, они не ограничиваются необходимым: они безпрестанно заняты употреблением излишняго». Просвещение и воспитание спасает представителей высших страт от мучений безделья и праздности. Таким образом, «знания, искуства, дарования суть верные и необходимые признаки благороднаго состояния». Упражнение в добродетели сопряжено с культивированием вежливой манеры обхождения, вкуса, который «приготовляет нам в обществе сей ободряющий и благосклонный прием, который делает исполнение добродетелей столь легким и всякое оскорбление их невозможным» [413] .
413
Там же. С. 111.
Муравьев здесь отсылает читателя к прелестям чтения и связанного с ними развития воображения и памяти. Некоторые пытаются занять себя беспрестанной суетой, но память таких есть «гладкая дека, на которой не вырезались никакие напечатления». Культивирование чтения дает «наслаждение чистое, одному разуму свойственное», способность адекватно воспринимать поэзию, драму. Художества и искусства, дарующие наслаждение образованному, просвещенному человеку, расцветают под покровительством патронов: это архитектура, живопись, стихотворения, сохраняющие «потомству черты патриотов и героев». Муравьев приходит к заключению: «Тот, который восхищается красотами поемы или расположением картины, не в состоянии полагать благополучия своего в нещастии других, в шумных сборищах беспутства, или в искании корысти» [414] . Изящество, вкус, досуг формируют особые качества дворян, нужные им для исполнения их особо сложных социальных функций.
414
Муравьев М. Н. Опыты истории, письмен и нравоучения… С. 118–119.
2.4. Эгалитаристский подход: добродетель против иерархии?
Наконец, еще одним следствием дискурса о добродетели стал, как ни странно, пересмотр иерархической стратификации. Он опирался на развивавшуюся в русле христианской этики концепцию внутренней свободы. Если люди рождаются равными, то неважно, как они различаются в обществе; важно, насколько добродетельную жизнь они ведут. В отличие, однако, от характерного для церковной элиты функционалистского взгляда на социальную структуру, связывавшего добродетель с усердным исполнением социальных «должностей», этот дискурс в большей степени подчеркивал равенство людей на компенсаторной основе. Иными словами, люди равны не потому, что усердное исполнение «обязанностей» в своей страте открывает путь к добродетели, но потому, что каждый может в равной мере культивировать одну и ту же этическую добродетель, а «состояния» равны потому, что плюсы каждого из них компенсируются минусами. В конечном счете судьба человека зависит не от его добросовестного исполнения «должности» и не от социально-исторически обусловленной добродетели, присущей высшей (дворянской) страте, но от каприза Фортуны; образ колеса Фортуны, символизирующего взлет и падение, становится здесь частым элементом. Особенностью такого взгляда было игнорирование чинов и заслуг как проявлений суетного мира, комбинация христианских идей со стоицизмом и неоплатонизмом, с идеями Сенеки и Боэция [415] . Развитие подобных элементов в дворянской культурной среде прослежено в работе Е. Н. Марасиновой применительно к политической системе российского абсолютизма, однако не меньшее значение имели эти элементы для формирования эгалитаристской перспективы в отечественной социальной мысли и последующей радикальной ревизии взглядов на социальную стратификацию. Марасинова описывает эту ревизию как столкновение между официально поощряемой системой ценностей «ревностного подданного» и «новых альтернативных предпочтений», реконструируемых на основании анализа эпистолярного наследия представителей дворянской элиты последней трети XVIII в. Истощенные перипетиями службы, постоянно сталкивающиеся с несоответствием деклараций реальному положению дел – словом, с оборотной стороной того «анкуражирования», о котором речь шла выше, – представители дворянства «неизбежно должны были определить свою позицию, свой стиль поведения, выработать средства психологической защиты». Таким образом, «цинизму прямых вассалов императора противопоставляются качественное иные человеческие связи, которые не рассматривались как средство достижения конъюнктурных целей» [416] . Разочарование в ценностях службы влекло к иным родам деятельности: к «замкнутому миру дворянской усадьбы», «духовным исканиям», благотворительности. В итоге «доминирующее в личных источниках дворянского происхождения последней трети XVIII в. значение термина “честь” было лишено сословного и фамильного гонора и отождествлялось с категориями “совесть” и “благородство”, означающими не принадлежность к господствующему классу, а нравственное достоинство личности» [417] . По нашему мнению, одним из следствий подобных психологических трансформаций (проследить которые можно не только по источникам личного происхождения, не только по эпистолярию!) стала ревизия взглядов на социальную структуру.
415
Сенека относился к числу популярных авторов XVIII в. и часто переводился на русский язык.
416
Марасинова Е. Н. Власть и личность… С. 339.
417
Там же. С. 407.
Так, А. В. Олешев, предводитель Вологодского дворянства, член Вольного экономического общества, публицист и переводчик, посвятил свой компилятивный перевод (фрагменты текстов европейских теологов И. Шпальдинга и П. Дюмулена, дополненные собственными рассуждениями переводчика) под названием «Начертание благоденственной жизни» [418] (1784) «Вологодской провинции почтенному дворянству». В предисловии к переводу Олешев, стараясь мотивировать сограждан-дворян к «истинной добродетели», перечислял «должности», которые следует отправлять дворянам-помещикам: «Блаженные поселяне! не оскорблю ли я вас одним напоминанием, о той святой должности, которою мы обязаны Богу, своему монарху, себе и ближним? из оных перьвая ведет нас правым путем к познанию всесильнаго создателя мира. По ней следующая, показывает нам прямую необходимость повиноваться Государю, защитителю нашего имения, здравия и спокойствия: но что я говорю! еще и спасителю самой нашей жизни; две же последние составляют одинакое правило, ибо, любя прямо себя, кажется мне безбожно ненавидеть ближняго. Скажите же мне теперь, когда мы представим себе в пример добродетельнаго человека, исполняющаго вышеобъясненные законы, и не жаждущаго себе присвоить чужаго беззаконно имения, то кто и какое бы новое к неудовольствию своему сыскал возражение?» [419] Олешев заключал: «Упражняясь в сельском земледелии и домостроительстве, для чего бы дней наших не проводить спокойно, а при том и по уставленному от нас самих порядку». Итак, упоминания о государе и Отечестве у Олешева теперь связывались только с «повиновением», но не со службой (сам Олешев служил и по военной, и по гражданской линии); вместо службы Олешев выдвигает «добродетель» и «домостроительство».
418
Начертание благоденственной жизни, состоящее: (1) в размышлении г. Шпалдинга, об определении человека (2) в мыслях г. дю Мулина, о спокойствии духа и удовольствии сердца и (3) в пятидесяти статьях, нравоучительных разсуждений. Перевел вологодский помещик, а статьи и приписание сочинил статский действительный советник и Санктпетербургскаго Вольнаго економическаго общества член, Алексей Олешев. СПб., 1774.
419
Олешев А. В. Вологодской провинции, почтенному дворянству, всеусердное приношение [Электронный ресурс]. URL: http://hdl.handle.net/10995/28220
Подобный взгляд на «добродетель» дворянина нес в себе и эгалитаристские тенденции, способные существенно повлиять на восприятие дворянскими элитами социальной структуры: отсутствие перспективы службы могло привести к снижению сознательности и в конечном счете уравнять господина со слугой. Недаром в стихотворении «Обращение к человеку» тот же Олешев сетовал на «коловратность» человеческого бытия – что, впрочем, было широко распространено в поэзии второй половины XVIII в.:
Когда на тление я смертного взираюИ чудный оного состав воображаю,Колико бренный прах, колико груба смесьОдели гордый дух и сколь он странен весь,Волнуют страсти в нем едина со другою,И каждая творит его себе слугою:В подобие стихий ведут с собою брань,И человек дает свое им сердце в дань.О бедный: что начать? – и сам не понимает,Одним позорищем презрения бывает.Вчерась высок и горд – севодни низок, мал,Недавно Крезом был, а ныне Иром стал.Вчерась он меч вонзил и пролил кровь слабейших,Сегодни жертвой сам соделался сильнейших.Кто обращается с людьми по всякий день,Зрит счастия во всем пременную степень [420] .420
Олешев А. В. Обращение к человеку // Слово о Вологодском крае: За тремя волоками. Вологда, 2003.
Олешев отсылает читателя к классическому для европейской традиции сюжету [421] – противопоставлению лидийского царя-богача Креза и несчастного нищего Ира, гомеровского персонажа, чье имя стало нарицательным для обозначения бедняка; Ир считал Креза счастливейшим из людей, однако, когда Крез был разбит персами и попал в плен, он, в свою очередь, позавидовал счастью свободного Ира (словарь Даля фиксирует пословицу «Ир Крезу не товарищ» как эквивалент пословице «Кто богат, тот мне и брат»).
421
Использовавшемуся, например, в «Скорбных элегиях» Овидия: «Знай, своевольна судьба: то даст, то отнимет богатство / Иром становится вмиг тот, кто поныне был Крез» (Овидий. Элегия 7).
В декабрьских номерах журнала «Лекарство от скуки и забот» за 1786 г. (№ 24–25), издававшегося Ф. О. Туманским, было помещено анонимное стихотворение «Письмо о равенстве состояний человеческих» [422] , где автор настаивал:
Все состояния людския суть равны;Но людям свойства лишь различныя даны.Нещастлив чем один, другой того желает,Безумный где падет, там мудрый возрастает.Желанья разныя на свете нас влекут;Но щастье пристань есть, к которой все текут.422
Письмо о равенстве состояний человеческих // Лекарство от скуки и забот: еженед. изд. Ч. 1 от 1 июля 1786 по янв. 1787 г., содержит двадцать пять номеров. СПб., 1786. С. 249–255; 259–261. Автор, по-видимому – россиянин (об этом говорят подчеркнуто «русские» имена крестьян, противопоставленных в тексте как идиллическим пастушкам из эклог, так и развращенным жителям городов из высших страт).
Автор «Письма» настаивал на том, что «премудро естество» даровало «частицу благ» каждому человеку, вне зависимости от социального статуса: «Чины и мелкие утех не лишены». Следовательно, «щастье» и «благополучие» на зависят друг от друга: Провидение равно печется обо всех людях, каждый из которых может стать счастливым благодаря мудрости и смирению:
Почто же нам роптать? подвергнемся судьбам,Самим Создателем определенным нам.Творец поставя нас под разные законы,Всем может щастье дать, хотя не всем Короны.Вещают, будто бы Пандорин здесь сундукМеж нами разность ввел и все испортил вдруг;Что будто до того мы равными все были;И ныне мы равны, но только то забыли.Богатство, ложна честь и прочим тьма страстей,Блаженству нашему толико есть сетей!Всем одинакия иметь ко щастью правы,Вот смертных равенства суть истинны уставы.