Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования
Шрифт:
Один из ключевых политических текстов второй половины XVIII в. – «Наказ» Екатерины II (1767) – в 15-й главе дает определение дворянства как «нарицания в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены». Однако такому определению предшествуют сугубо функционалистские характеристики земледельцев, которые «живут в селах и деревнях и обрабатывают землю», и мещан, «которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках». Из текста соответствующей главы «Наказа» видно, что и дворяне «упражняются» в военном деле и в правосудии; однако обе эти функции являются лишь средствами к получению отличия. Дворянство, таким образом, в большей степени привилегия, чем функция: «Как между людьми одни были добродетельнее других, а при том и заслугами отличались, то принято издревле отличить добродетельнейших и более других служащих людей, дав им сие нарицание в чести, и установлено, чтоб они пользовались разными преимуществами, основанными на сих выше сказанных начальных правилах» [376] .
376
Наказ императрицы Екатерины II, данный комиссии о сочинении проекта нового Уложения. СПб., 1904. С. 106.
Получается, что мещане и земледельцы менее добродетельны, чем дворяне? Учитывая, что в другой главе «Наказа» торговля исключалась из числа занятий, пристойных дворянству, можно ли сказать, что занятие торговлей не способно привести человека к добродетели? Положительные ответы на эти вопросы предполагали использование иной, отличной от функционалистской, модели стратификации. В этой модели дворянский статус рассматривался как привилегия, даруемая наиболее добродетельным; на практике это означало, что место иерархии функций, где неравные по статусу страты одинаково добродетельно исполняют свои «должности» (земледелие, торговля, художества, война, суд, проповедь), занимает иерархия качеств, в которой добродетель представителей различных страт не является равной.
Дворянство в данном случае – это не просто результат усилий по исполнению военной или судейской «должности». Это результат социального и исторического процесса: когда-то в прошлом некоторые члены общества благодаря своей отменной добродетели приобрели особые привилегии (на основании того «анкуражирования» и поощрения конкуренции, о котором пишет И. И. Федюкин), после чего их дети оказались в лучшем положении благодаря наличию традиции чести и материальному статусу, избавлявшему от работы и дававшему возможность учиться. В таком случае исполнение высших «должностей» зависело не только от персонального тщания, но и от исходного уровня подготовки. Априорно он был выше у дворян – отсюда и замыкание дворянского сословия, и превращение дворянства из страты воинов и судей в страту профессиональных господ. Е. Н. Марасинова справедливо подчеркивает мотивационную составляющую правительственных актов XVIII в., оформлявших дворянские привилегии [377] .
377
Марасинова Е. Н. Власть и личность: очерки русской истории XVIII в. М., 2008. С. 229–251.
Однако такой подход конфликтовал с функционалистским взглядом на социальную стратификацию. Разве не всякий солдат жертвует своей жизнью за отечество? Оспаривая 6-ю статью «Проекта правам благородных» в Уложенной комиссии, депутат от Белгородского дворянства И. Выродов подчеркивал, что любая доблесть должна быть награждена: «Не всякий ли солдат, из каких бы он чинов ни был, имеет по природной своей склонности любовь к отечеству, такожде и не всякий ли солдат, по определении в службу, ревность к службе, послушание и верность к государю имеет, по присяжной своей должности, но и не равно ль всякий положенную службу свою несет с прочими во всех обстоятельствах, а во время военное о освобождении государя и государства от опасности угрожаемой не всякий ли солдат пролитием своей крови и жизнию защищает, и во время ж приращения государственнаго блага может ли кто сам собою что присовокупить, – не всем ли обществом оное прибавляется?» [378] В таком случае «не всякий ли солдат будет иметь право просить о дворянстве, хотя бы он и чина какого не имел, ибо он во всех предписанных, ведущих до дворянской степени вообще находился и все оныя исполнил». Правда, указывая на то, что есть много «разнаго звания людей», которые «пронырствами» поднимаются в «чины», Выродов предлагал ввести пятидесятилетний срок выслуги и тем самым фактически замкнуть дворянскую страту.
378
Сб РИО. СПб., 1882. Т. 36.
Эта дилемма – назовем ее «дилеммой солдата» – оказалась актуальной и в других контекстах. Так, в проповеди, произнесенной 26 ноября 1769 г. в дворцовой церкви и посвященной учреждению ордена Святого Георгия, Платон восхвалял российское «воинство», сравнивая между собой разные «состояния» людей: «Всяк другаго состояния человек имеет в производстве дела своего особливый для себя предмет, собственную корысть и пользу. Земледелец взирает на богатую жатву, которою он имеет наслаждаться домашними своими; художник ободряет себя довольною платою за работу свою; купец размышляет о прибытках, кои подадут жизни его довольное и спокойное содержание; судия получает подобающее награждение, не лишаясь, однако, жизни, без которой и все награждение ни к чему бы не послужило. Подлинно, во всех сих делах заключает и общая польза, но так, что соединяется притом и собственная каждаго» [379] .
379
Платон. Слово, говоренное при освящении знаков нового военного ордена святого Великомученика и Победоносца Георгия // Полн. собр. соч. Платона, митрополита Московского. Кн. 2. С. 292–293.
В отличие от всех этих членов общества, воину предстоит жертвовать жизнью, к чему его подвигает «не столько воображаемое награждение, сколь ревность к отечеству и общая польза». Особенно это верно по отношению к тем, «которых древность называла героями, то есть “полубогами” <…> которые опасностию жизней своих защитили жизни и самых тех, кои защищают наши жизни». Для того чтобы почтить этих героев из героев, и был мудростью Екатерины II учрежден орден Святого Георгия, «сильнейшее подкрепление охоты к высокой службе» [380] .
380
Там же. Платон отметил, что «воинство» «обещается сии знаки оставить своим детям в дражайшее наследие и в вечное имени Твоего прославление», тогда как статут ордена предписывал наследникам возвращать орденские знаки в Военную коллегию.
Оперируя принятым среди церковных иерархов дискурсом о социальных категориях, Платон полностью проигнорировал сословный характер вновь учрежденного ордена. Согласно 3-й статье императорского статута ордена Святого Георгия (23 ноября 1769 г.), «ни высокая порода, ни полученные пред неприятелем раны, не дают право быть пожалованным сим орденом: но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком, или подали мудрые, и для Нашей воинской службы полезные советы» [381] . Однако при этом круг лиц, могущих получить орден, был ограничен генералитетом, штаб-офицерами и обер-офицерами: орден Святого Георгия, таким образом, могли получить исключительно дворяне! Только в 1807 г. Александром I был учрежден «знак отличия Военного Ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия» – Георгиевский крест, предназначенный для рядовых солдат, матросов и унтер-офицеров.
381
ПСЗ-1. Т. 18, № 13387. С. 1021.
Таким образом, императорский статут и придворная проповедь оперировали разными концептами социальной структуры. В статуте положение об ордене начиналась с упоминания «воинского чина», однако затем речь шла исключительно об «особливых заслугах Нашего Генералитета и прочих Офицеров». Однако Платон в своей проповеди ни разу не упоминал офицерство (как и дворянство), он говорил о воинах, помещая их в контекст более широкой социальной структуры, включавшей, кроме воинов, еще и земледельцев, художников, купцов и судей.
Кроме того, само понимание дворянских «должностей» расширялось – социологическое обоснование дворянской исключительности поддерживалось указаниями на статус дворян как землевладельцев. Поместья, которые тогда выступали в качестве поощрения за службу, теперь стали аргументом в пользу наследственного закрепления привилегий даже за теми дворянами, которые ничем себя на службе не проявили или и вовсе не служили.
В ходе дебатов о статусе дворянской «вольности» в Комиссии о вольности дворянской 1763 г. [382] влиятельный сановник Н. И. Панин предложил новаторскую идею о том, что дворянская «економия» (помещичье хозяйство), если дворянин лично ей руководит, тоже является видом службы [383] . Это мнение Панина, вошедшее в итоговый доклад Комиссии, предполагало следующий вывод: даже в поместье дворянин находится на службе и его «економия», таким образом, не является его частным делом. Итак, управление поместьем – это тоже служба, равная тем трем видам социальных функций, о которых было сказано выше; дворянство – это не просто служилый «чин», но «чин» природных начальников, господ.
382
См. подробнее: Омельченко О. А. Императорское собрание 1763 года: (Комиссия о вольности дворянской): Ист. очерк. Документы. М., 2001.
383
Первый приступ в царствование Екатерины II к составлению высочайшей грамоты дворянству российскому. Сообщено А. Н. Куломзиным // Материалы для истории русского дворянства. СПб., 1885. Вып. 2. С. 36.
В ст. 5 заключительного доклада Комиссии, поданного Екатерине II в марте 1763 г., дворянское право не служить обосновывалось именно тем, что служба и поместная «экономия» образуют равновесную систему.
Следовательно, дворянин, находясь в поместье, «делает пользу государству земледелием и экономиею своею». Чем больше службы, тем меньше «экономии»; государь может смещать баланс так, как ему подсказывает общее благо. Но, как отмечалось в докладе, уже в царствование Анны Иоанновны «повальное принуждение к службе дворян» перестало быть необходимым, поскольку войны с Польшей и Османской империей «отлучили вовсе хозяев от домостроительства и земледелие едва могло питать государство». Безудержное перемещение баланса в сторону службы привело бы к тому, что «ежели бы все до единаго дворяне служить были принуждены, оставляя в домах престарелых и увечливых отцов или малолетних детей, то сколь бы ни плодородныя земли были в государстве – земледелие и вся внутренняя экономия пришли бы в крайнее всегда ослабление» [384] .
384
Первый приступ в царствование Екатерины II к составлению высочайшей грамоты дворянству российскому… С. 49–51.