Грех и чувствительность
Шрифт:
Дворецкий поклонился.
– Минуточку, Стэнтон, – остановила его Элинор, доставая сложённый лист бумаги, который держала в руке за спиной. Было трудно не сжимать его слишком сильно в пальцах, чтобы не помять, иначе игра, которую она начинала, могла бы быть проиграна, не успев начаться.
Себастьян, взглянув на ее руку, снова посмотрел ей в лицо.
– Что это там у тебя, Нелл?
Если он называл ее коротким именем, значит, уже догадывался, что она что-то затевает. Проклятие! Он отлично знал, что имя Нелл заставляло ее чувствовать себя
– Это декларация, – сказала она, передавая листок старшему брату.
– Декларация чего? – спросил Закери, когда она направилась на свое место в конце стола.
Сначала она хотела стоять с вызывающим видом рядом с Себастьяном, пока он зачитывает послание, но потом решила, что разумнее находиться от него на некотором расстоянии.
– Независимости. Моей независимости, добавлю я, предвидя твой следующий вопрос. – Она пришла сюда, готовая к битве, так что можно было начинать.
Сидевшая рядом Пип наклонилась поближе к ней.
– Тетя Нелл, у колоний были неприятности из-за такой штуки.
– Да, я знаю, – шепнула Элинор в ответ. – Наверное, у меня они тоже будут.
– Ничего себе! – прошептала Пип и энергично покачала головой, так что запрыгали тугие черные кудряшки.
Себастьян еще не развернул листок и даже глядел не на него, а в глаза Элинор. Она не отвела взгляд. Все это было очень серьезно. И чем скорее он это поймет, тем лучше.
– Стэнтон, проводи леди Пенелопу наверх к миссис Бевинс и сообщи повару, что ужин несколько задерживается.
Герцог Мельбурн все понял.
– Сию минуту, ваша светлость.
– Я не хочу уходить, – заявила Пип, когда дворецкий подошел к ней, чтобы помочь встать из-за стола. – Я хочу помочь тете Нелл.
– Она в этом не нуждается, – сказал в ответ ее отец. – Ты пойдешь наверх. Я прикажу принести твой ужин туда.
Когда дворецкий с девочкой ушли, одного взгляда Мельбурна было достаточно, чтобы моментально исчезли два задержавшихся в столовой лакея. Было бы, конечно, лучше, если бы Себастьян заставил также уйти Закери и Шея, но они не могли упустить удобный случай ополчиться на нее единым фронтом. Сложив на коленях руки, Элинор ждала, пытаясь унять волнение. Она все обдумала, она выдержит.
Как только закрылась дверь, Себастьян переключил внимание на сложенный лист бумаги, который держал в руке. Развернув его, он прочел одну строчку и взглянул на нее.
– Это смехотворно.
– Ошибаешься, это абсолютно серьезно, уверяю тебя. Шей потянулся за бумагой.
– О чем это…
Герцог не позволил ему взять листок.
– В интересах экономии времени, позволь, я сам зачитаю. «Я, Элинор Элизабет Гриффин, – прочел он вслух, – здоровая психически и физически, заявляю следующее…»
– Звучит, черт возьми, как последняя воля и завещание, – пробормотал Закери, бросая взгляд на Элинор. – Надеюсь, это не будет пророчеством.
– Не перебивай меня, – сказал Мельбурн, голос которого выдавал некоторое беспокойство. – «Я
Элинор показалось, что голос Себастьяна немного дрожал, когда он зачитывал эту часть декларации, но она сама так нервничала, что могла и ошибиться. Во всяком случае, он продолжил чтение, даже не помедлив.
«Вследствие этого я тем самым освобождаю своих братьев: Себастьяна, герцога Мельбурна, лорда Шарлеманя Гриффина и лорда Закери Гриффина – от всякой ответственности за мою жизнь, а в случае возникновения каких-либо нежелательных обстоятельств объясню любому, кому потребуется, что остальные члены семейства Гриффин ни в коей мере не отвечают за мои действия». Затем идет подпись и дата: 23 мая 1811 года.
Какое-то время все молчали. По общему тону Мельбурна Элинор не могла бы сказать, зачитывает ли он список белья, которое отдает в стирку, или объявление войны Франции. Братьев было проще понять, хотя это ее сейчас не радовало. Закери, который все-таки ближе к ней по возрасту и темпераменту, казался ошеломленным, тогда как Шей стиснул зубы, с трудом сдерживая гнев. Ну что ж, она бросила им перчатку. Теперь вопрос состоял в том, кто ее поднимет первым.
Наконец темно-серые глаза Себастьяна остановились на ней.
– Тирания? – медленно произнес он таким тоном, что она вздрогнула.
– Я называю тиранией, когда ты отказываешься выслушать мою версию какого-нибудь события или когда ты не принимаешь во внимание мои чувства и пожелания и делаешь заявления, которые лишают меня всякой надежды на счастье. – Она наклонилась вперед. Везувий начал извергаться… Берегись, Помпея! – А как бы вы это назвали, ваша светлость?
– Мы все старше тебя, – сказал Шей. – И наша обязанность, наш долг руководить тобой…
– Полагаю, что в дополнение к своей абсолютной свободе тебе по-прежнему потребуется выплата ежемесячного пособия на карманные расходы? – прервал его герцог, как будто в комнате, кроме него и Элинор, больше никого не было.
«А вот и угрозы начались».
– Но я не ухожу от реальности, – сказала она. – И не перехожу в какой-то мир фантазии. Я просто буду сама принимать решения. У меня нет намерения, отдаляться от своей семьи. – Она знала, что это будет самый трудный вопрос, и часами обдумывала ответ на него. – Я настаиваю на том, чтобы мне позволили делать выбор самостоятельно, без всякого вмешательства с вашей стороны.