Грех и чувствительность
Шрифт:
– Я ничего о нем не слышал. И не хочу услышать.
– Значит, вы отправили ему свое письмо. Что именно вы там написали, Валентин?
– Так, пустяки. Но хотелось бы надеяться, конечно, что он застрелится. Всегда следует верить в лучшее.
– Валентин! У меня он вызывает отвращение, но я совсем не желаю ему смерти.
– В таком случае вы можете рассчитывать, что он не сделает этого, и тогда мы все выполним свой долг.
– Так что было в письме? – настаивала она. Валентин уже знал, что Элинор бывает очень трудно отвлечь.
– Я написал, что мне известна сумма его задолженности,
Ее губы искривились в гримаске.
– Спасибо. Хотя, должна признаться, мне хочется дать ему по физиономии.
Для этой удивительно независимой девушки было очень характерно желание самой позаботиться о себе. Несмотря на его большой опыт общения с женщинами, она привела его в небывалое смятение. Валентин сознавал, что степень возбуждения, которое он ощущал в ее присутствии, была абсолютно недопустимой и что ему лучше всего взять себя в руки. Это была чертовски трудная задача для человека, привыкшего скорее идти на поводу у своих страстей, чем подавлять их.
Она молча сидела напротив него, а Валентин изо всех сил старался сосредоточить мысли на чем-то постороннем, однако в присутствии Элинор это ему плохо удавалось.
Девушка заерзала на сиденье.
– Сколько вам пришлось заплатить? – спросила она.
– За что?
Она досадливо хмыкнула. – За долговые расписки Стивена, конечно.
Как он мог ей сказать, что сумма долга Кобб-Хардинга потрясла его? И не столько сама сумма, сколько беспечность, с какой он делал долги. Он пришел в ярость от того, как этот сукин сын намеревался решить свои финансовые проблемы, но и об этом он не хотел говорить Элинор. Маркиз Деверилл не принимал близко к сердцу проблемы других людей – если только они не затрагивали его непосредственно.
– Почему вас это интересует? Или вы желаете найти способ расплатиться со мной и перекупить долговые расписки? Я не рекомендовал бы…
– Я задала простой вопрос. – Она скрестила руки на груди.
– А я не стану на него отвечать.
– Я имею право знать. Валентин покачал головой.
– Я сказал, что позабочусь о решении этой проблемы, и я это сделал. Подробности касаются только меня. Достаточно сказать, что Стивен Кобб-Хардинг – безответственный человек, который не заслуживает вас.
На какое-то время она замолчала, но только он начал немного расслабляться, как она слегка наклонилась вперед и прикоснулась к его колену.
– Вы очень хороший человек, – прошептала девушка чуть дрожащим голосом.
Чувство, которое он уловил в ее голосе, глубоко взволновало его.
– Боже милосердный, не надо говорить такие вещи. Мучая Кобб-Хардинга, я получаю больше удовольствия, чем от помощи вам. Хорошие люди так не делают.
– Можете говорить что угодно, но вы зря стараетесь переубедить меня. Вы вынуждаете человека уехать из страны, потому что он оскорбил меня.
Он приподнял бровь.
– Ваша похвала меня несколько смущает. Придется мне совершить какой-нибудь гнусный поступок, чтобы убедить вас, что я очень далек от совершенства.
Она рассмеялась, и звук ее смеха было удивительно
– Только не сегодня, если не возражаете.
– Ладно. Тогда в другой раз.
Элинор замолчала, и он оставил ее в покое. Заявление о том, что она желает пойти купаться, звучало, возможно, вполне невинно, но он достаточно хорошо знал Элинор, чтобы понимать, что она, скорее всего очень нервничает в связи с этим. Леди могли поехать на воды в Бат – считалось, что это делается в лечебных целях. Побережье в Брайтоне также привлекало купальщиц, но в дополнение к безобразным купальным костюмам, которые они надевали, там явно не хватало уединенности и ощущения недозволенности поступка, которое привлекало Элинор Гриффин.
Что касается его самого, то он мог лишь восхищаться огромной сдержанностью, которую проявлял в ее присутствии. Мысленно он целыми днями раздевал девушку и занимался с ней любовью. Но только мысленно. Он старался вести себя прилично. «Хороший человек», – сказала она о нем. Наверное, это был самый экстравагантный ярлык, который ему когда-либо приклеивали, но сейчас он им почти наслаждался.
Карета свернула на еще более ухабистый участок дороги, и он наклонился, чтобы раздвинуть шторы на окошке.
– Мы почти на месте, – сказал он, с удивлением почувствовав охватившую его дрожь возбуждения. Что это с ним? Ведь это она будет купаться, а ему даже посмотреть на это не удастся.
– Хорошо. Я постараюсь не задерживаться слишком долго.
– Не спешите. Плавайте в свое удовольствие, Элинор. Ведь это ваше мгновение свободы.
Он услышал, как она тихо вздохнула.
– Да. Я совершаю ужасно дерзкий поступок, не так ли?
– Именно так. Я начинаю понимать, что вы делаете это не для того, чтобы что-то доказать окружающему миру, а для себя – Он улыбнулся. – А, кроме того, если это вас не удовлетворит, я всегда смогу организовать для вас полет на воздушном шаре или путешествие в Конго.
– Я буду иметь это в виду, – сказала Элинор и выглянула из окошка со своей стороны. – Там очень темно.
– Я поставлю фонарь на краю пруда. И буду неподалеку стоять на страже. Но если вы не передумали, я…
Карета остановилась, и Элинор поднялась.
– Ни в коем случае. – Повернув ручку, она сама открыла дверцу.
Кучер выдвинул ступеньки, и она вышла из кареты первой, Валентин предпочел бы выйти первым, на случай если поблизости кто-то есть. Этот пруд был выбран им не случайно. Он соседствовал со старой церковью и лишь по воскресеньям время от времени использовался для крещения.
– Сюда, пожалуйста, – сказал Валентин и, сняв фонарь с одной дверцы кареты, подал ей свободную руку. Ее теплые пальцы немного дрожали.
Они пересекли узкую полоску луга между прудом и дорогой и оказались в небольшой темной дубовой рощице, спускавшейся к воде. Элинор остановилась на покатом берегу пруда, чтобы оглядеться вокруг при свете фонаря.
– Все так, как я себе представляла, – сказала она спокойно.
Это неизвестно почему его безумно обрадовало.
– Пруд используют в качестве крестильной купели, так что дно должно быть достаточно твердым. – Он поставил фонарь на камень. – Я буду возле деревьев. Позовите меня, когда будете готовы возвратиться.