Гренадер
Шрифт:
– М-да, – выдохнул гренадер. – Без более точных ориентиров можно ползать по этой твоей По-гулянке до морковкина заговенья.
– Тиртый очень осторожен, два раза в одном месте не ночует. Внедрить агента в его ближнее окружение нам не удаётся, чужих они близко не подпускают. И всё-таки у нас есть информация. На днях во Львов прибывает батька из Станислава, Богдан Захарченко. С ним около двух десятков боевиков. Факт сам по себе примечательный. Зачем Тиртому во Львове ещё оуновцы? Своих мало? Или готовят какую-то крупную акцию? И аккурат к съезду независимых партий? Но для нас сейчас важнее
– Сможем, – уверенно ответил Саблин. – Если хотя бы пара часов на рекогносцировку будет, хотя бы час, сделаем. И не таких брали.
С этим они и отправились к подполковнику. Тот план одобрил, но велел и рутинной работой не пренебрегать. Продолжать следить за известными уже фигурантами и при малейшем подозрении брать их под стражу и допрашивать. Но это уже будет заботой контрразведки. Захват же главарей с сообщниками ляжет на плечи гренадеров.
До вечера просидели офицеры в Цитадели, обсуждая возможные сценарии предстоящих событий. Прикидывая варианты, набрасывая примерный план действий в той или иной ситуации. Наконец разошлись, договорившись, что Саблин тщательно изучит местность, где предстоит проводить операцию, а Станкевич бросит все силы на работу с агентурой.
Уже стемнело, когда Иван Ильич добрался до особнячка пани Каминьской. Неожиданно от стены отделилась женская фигура и направилась к поручику. Саблин узнал Хелену и немало удивился:
– Мадемуазель? В такое время? Почему вы не зашли в дом?
– Пан офицер, я ждала вас. – Девушка запнулась, но после паузы тихо добавила: – Я за вас волновалась.
– Вы? За меня? – Саблин не смог бы объяснить, почему услышанное оказалось для него столь приятным, но это было так. – У вас ко мне дело?
– Город полнится слухами об этом ужасном происшествии у клиники, – с испугом в голосе произнесла студентка. – Называют чудовищное количество трупов: кто сто, кто двести. Не знаешь кому верить… Газеты молчат. А вы не ночуете дома. Тётя Ядзя сказала, как ушли вчера ранним утром, так второй день не появляетесь.
– Служба, – пожал плечами Саблин. Он не знал, как вести беседу. Что больше пугает девушку: его судьба или страшные события в городе?
– Болтают, у клиники какие-то маньяки привели в действие ужасное устройство, что может убивать людей тысячами. И ещё говорят, что всё это подстроили русские, чтобы не проводить съезда галицких партий, не допустить свободного волеизъявления народа…
– Это уже полная чушь! – негодующе воскликнул поручик. – Как вы могли в такое поверить?! Мы охраняли колонну, сопровождали от станции до самой больницы. А потом…
– Что – потом? Что там случилось?! – Девушка схватила Саблина за рукав, но тотчас отдёрнула руку.
– Противник применил оружие большой разрушительной силы. Жертв много. Не сто, как болтают, но много. Я уверен, в завтрашних газетах появится обращение военного комиссара генерал-майора Стукалова. Люди получат правдивую информацию. К сожалению, мы не смогли противостоять удару. Но его нанёс тот, кто действительно
– Господь праведный, вы не пострадали? Я почему-то сразу подумала, что вы будете там. Я так боялась…
Саблину показалось, девушка сейчас заплачет. Он сделал безотчётное движение к ней. Хотел… Обнять? Спрятать её лицо у себя на груди, успокоить? А примет ли гордая полячка подобные вольности?
Поручик так и остался стоять столбом.
– Вы зря волновались, пани Кравчикувна, – сказал он суше, чем хотелось бы. – Со мной всё в порядке.
– Зовите меня просто Хеленой, – нервно ответила девушка.
– Как прикажете, – светски ответил Саблин. Нет, объятий здесь точно не ждали. Тогда чего?
– Кто это сделал, известно? Вы нашли их?
– Ведётся следствие, мадемуазель. Уверяю вас, виновные будут найдены и справедливо наказаны.
– Хорошо, – вздохнула Хелена. – Хорошо, что вы живы и с вами всё в порядке.
С этими словами она повернулась и быстро пошла темноту, не попрощавшись, лишь цокот каблучков отчётливо раздавался в вечерней тишине.
– Пани Хелена! – крикнул Саблин вслед. – Давайте я хоть провожу вас!
Девушка лишь отмахнулась и скоро свернула за угол. Стук каблучков стих.
Саблин задумчиво сдвинул фуражку на затылок. Вот и пойми этих женщин. Зачем приходила? То ли действительно за него волновалась, то ли хотела узнать больше о происшествии у клиники. И если второе, то для чего?
Пока одни вопросы…
2
Если свернуть с широкой и длинной Городецкой улицы, которую поляки называют Грудецка, а русские Городецкая, после свернуть на улицу Королевы Ядвиги и дойти до Немцевича, то где-то в этом районе старинной застройки можно найти пивную пана Радзинского.
Посетителей в дневное время здесь бывает мало, и сейчас в небольшом сумеречном зале, за столом, накрытым несвежей скатертью, сидели двое. Один помоложе, русоволосый и сероглазый, жевал солёную баранку, не притрагиваясь к кружке. Кепку он положил рядом с собой на стол, одет был в потёртую кожаную куртку, какие носят летчики, польские армейские галифе и армейские же ботинки с обмоткой. Второй был темноволос, имел вороватые черные глаза навыкате, неприлично яркие для мужчины губы и трёхдневную щетину на подбородке. Под распахнутыми полами его пиджака виднелась атласная, до крайности заношенная рубаха навыпуск. Мягкая шляпа с широкими полями была сдвинута на затылок. Он жадно, большими глотками пил пиво.
– Марек, ты слишком много пьёшь в последнее время, – проговорил первый, неодобрительно поглядывая на быстро пустеющую кружку.
– Жизнь столь отвратная штука, пан Янек, – отвечал тот, отставляя опустевший сосуд, – что без хорошей дозы спиртного сносить её нет никакой возможности.
– И всё же давай к делу. – Русоволосый положил на блюдце недоеденную баранку. – Что тебе удалось узнать?
– Сказывали варьяты, таки бардзий фунясты паняга приехав.
– Давай нормальным языком, – поморщился русоволосый. – Мне этот батярский жаргон ни к чему. Да и тебе не к лицу. Всё же в университете учился, хоть и недолго. Кто приехал, когда, где остановился?