Грезы Афродиты
Шрифт:
Эмили под натиском жадных поцелуев, что стремительно касались ее шеи, плеч, декольте, искала опору. Пятилась назад, пока не столкнулась с зеркалом. Руки Феликса лихорадочно пытались задрать подол ее платья, а тело придавливало к этой отражающей танец порока стене. Его пальцы, словно в панике, ласкали ее упругие загорелые бедра и в бесконечных попытках удержать подол сползающего к коленям платья дрожали. Эмили же, задыхаясь в этом вожделенном забвении, прижимала одной рукой Феликса к себе, а второй — стягивала с себя такие ненужные сейчас трусики.
— Презерватив… — Эмили обдала
— Я чист, принцесса, и вазэктомию делал. Не нужен он мне, не нужен… — прижимаясь своим членом к промежности Эмили, прошептал в ответ Феликс. — Я буду как никогда нежен, обещаю.
— Не хочу нежности… — Эмили бросила хищный взгляд на Билла.
Надежда Билла, цепляясь за последний вылетающий из-под ее ног кирпичик, от этих слов замерла…
— Хочу страс… — Феликс мощным толчком прервал речь Эмили. Он буквально влетел своим членом в узкое лоно и заставил ее подлететь по зеркалу вверх. — А-а-ах! — тут же наполнил комнату оглушающий звук исполненного впервые за долгие годы желания.
…Надежда замерла и теперь, полностью растворяясь в бездонной пропасти, обнажала его израненное сердце для садистского меча Эмили. В эту минуту Билл понимал, что она победила. Не важно, останется он или нет, она все равно победила. Унизила, растоптала, сломала его суть и бессовестно очернила ту, совсем недавно поражающую всеми красками любовь. Каждое шумное подпрыгивание Эмили на зеркале от резких толчков члена этого урода отдавалось в его душе отголосками ревности, этого клеймящего чувства потери и осквернения возникшей на глазах привязанности.
Билл, конечно, понимал, что в этом виноват и он сам. Он совершил эту роковую ошибку. Не ушел. Не защитил ее израненную душу и невинное тело. Заставил, как сволочь, страдать. И теперь, теперь, когда она делает почти то же самое, но по своей глупости или воле, он просто не может смотреть. Не может… Каждый новый стон страсти, каждое отточенное движение Феликса промеж ее бедер, каждое подпрыгивание с пола этих красных, на платформе туфель не просто лишали радости жизни, они превращали Билла в засохший цветок. Цветок, которому было уже все равно и на последствия, и на семью, и на весь сраный мир. Только лишь небольшие желтые листочки на нем, что еще сопротивлялись бурлящему любовному яду, все еще жили. Питались обидой, цепляясь за недобитый эгоизм, и жили. Хотели причинить ответную боль. Все его существо сейчас открыто желало ее наказать. Впитаться навсегда в ее душу и через свою вероятную смерть от последствий ухода оставить неизлечимый шрам, незаживающий никогда рубец на совести той, кого он не смог спасти, той, что не смогла спасти и его.
«Я ведь не рассказал никому, кто ты, и… не расскажу. Не стану падать до твоего уровня. Может, я и заслужил расплаты… Да кого я обманываю? Заслужил, конечно, но не такой… Не такой, Эмили…» — подумал Билл, чувствуя, как плачет его душа и стонет в агонии прибитое ржавыми гвоздями к кресту сердце.
— Еще… Прошу, еще… — продолжало вырываться знойным ветром из уст Эмили, что, увлекаясь процессом, так и не услышала щелчки ключа закрывшего дверь с той стороны…
— Это ее бывший… — положив голову на плечо
Эрик неподвижно сидел на диване и, как под гипнозом, не моргая, смотрел за тем, как Феликс мощными и агрессивными толчками буквально размазывает его любовь по зеркалу.
— Она даже не видит, что он ушел. — Жюстин медленно опустила руку на бедро Эрика и начала импровизировать из-за нарушенного уходом Билла плана. — Как думаешь, а о тебе помнит?
Из глаз Эрика текли искренние и полные скорби слезы. Он все еще не мог поверить, что это его Эми. Та робкая, застенчивая и порой неуклюжая девочка, с которой он был готов сдувать пылинки и носить на руках. Быть ее опорой, быть защитой. Быть всем. Он смотрел в этот аквариум разбитого счастья и видел в нем лишь блестящие от пота разводы и мутные танцы некогда светлой любви.
Нечеловеческая боль от разбитого идеала кубарем катилась по абсолютной внутренней пустоте и звонким эхом кричала ему, что все не так. Это неправда. Это не она. Он изо всех сил пытался оправдать Эмили, пытался обелить, но ее голос, содрогавшийся от толчков члена этого мужчины, говорил обратное. Рвал его мир.
— П-почему… п-почему она с ним? — еле выдавил из себя Эрик.
— Ты бы, индюшонок, думал, почему не с тобой, — прошептала Жюстин, массируя у паха бедро Эрика, и невольно содрогнулась.
«Trop de dose… Trop ! Je te l'ai dit... Tu es un cretin, Michael, cretin ! (Слишком большая доза… Слишком! Я же говорила… Дебил ты, Майкл, дебил!)» — сокрушалась Жюстин, чувствуя, как неконтролируемое возбуждение накатывает все сильнее. На нее, черт возьми, на ту, кто лично испытывал все эти возбудители и выработал, как раньше казалось, иммунитет.
— Дыши, мой хороший, глубже дыши. — Жюстин, словно баюкая, гладила грудь Эрика. — Вот так. Молодец. Вот так…
Вдыхаемые в больших объемах пары дыма хоть и медленно, но уверенно наполняли тело Эрика сладким огнем возбуждения.
— Мне правда очень жаль. Ты… ты не заслужил такого предательства, — расстегивала ему рубашку француженка. — Такое тело… Такое лицо… — Она нежно провела пальцем по гладкой коже журналиста. — Заслуживает только любви. — Рука Жюстин плавно спускалась к его кубикам пресса.
— Эми… — Эрик так и не мог отвести взгляда от любимой девушки. От закинутой на руку Феликса ноги, от ее спины, что, упираясь в зеркало, то поднималась вверх, то опускалась вниз.
— Да плевать твоей Эми на тебя, очнись уже, дурачок. — Жюстин откинула отвороты рубашки и освободила его торс для своих ласк.
«Littera scripta manet (Написанное не пропадет)». — Поглаживая приятную на ощупь кожу, Жюстин попыталась вспомнить знакомое выражение, что латинской вязью красовалось под левой грудью журналиста, но не смогла.
— Ей плевать, — повторила она и кончиком языка прикоснулась к твердому соску Эрика.
Француженка нежно водила им по всей его груди. Плавно поднималась к шее, а затем опускалась к животу. Заставляла Эрика содрогаться. Вжимать пресс, не дышать.
— Я… я так не могу… — закрыл глаза Эрик.