Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции
Шрифт:
Конечно же, такие проблемы следовало решать только на пленумах, конференциях, партсъездах. Однако внезапно нашелся и еще один выход из тупика. Легкий — взять да и реформировать органы ЦК, против чего совсем недавно, на Двенадцатом партсъезде, категорически возражал Зиновьев. Прежде всего, упразднить ОБ, занимавшееся утверждением коммунистов на той или иной должности. Включавшее Андреева, председателя ОГПУ и ВСНХ Дзержинского, Молотова, Рудзутака, Рыкова, Сталина, Томского. А еще — сменить состав Секретариата. Ввести в него Сталина, Троцкого и Зиновьева.
Столь неожиданный вопрос обсуждался в некоей «пещере» под Кисловодском Зиновьевым и Бухариным вместе со старыми товарищами Григория
Два с половиной года спустя, на четырнадцатом съезде РКП об этом совещании поведал сам Зиновьев. Поведал тогда, когда прежней «тройки» уже не существовало. Она распалась. Зиновьев и Каменев перешли в оппозицию, а Сталин, сохранив ближайшим соратником Молотова, сблизился с Рыковым и Бухариным, настаивавшим летом 1923 года на резком сокращении полномочий генсека.
23 декабря 1925 года, выступая с заключительным словом, Зиновьев то ли просто рассказал, то ли каялся в минувших заблуждениях.
«Дело шло о том, — говорил он, — как нам наладить работу впредь до восстановления здоровья Владимира Ильича. Все тогда еще, как я помню, уехали в отпуск с надеждой, что Владимир Ильич вернется к работе. Вот и думали, как же нам все-таки продержаться, если болезнь затянется (опасения тоже были), как нам поддержать равновесие. На этом совещании были представлены два мнения. Все участники совещания понимали, и всем им одинаково было ясно, что Секретариат при Владимире Ильиче это одно, а Секретариат без Владимира Ильича — это совершенно другое. При Владимире Ильиче кто бы ни был секретарем, кто бы ни был в Секретариате, все равно и тот, и другой играли бы ограниченную служебную роль. Это был организационный инструмент, долженствовавший проводить определенную политику.
Без Владимира Ильича стало всем ясно, что Секретариат ЦК должен приобрести абсолютно решающее значение. Все думали, как бы это сделать так, — было это, повторяю, до первой дискуссии с тов. Троцким, чтобы мы имели известное равновесие сил и не наделали больших политических ошибок, выходя в первое наше большое политическое плавание без Владимира Ильича в обстановке гораздо более трудной, чем ныне».
«Мы жили тогда, — продолжал Зиновьев, — душа в душу с Бухариным, почти во всем мы были с ним солидарны (выделено мной — Ю. Ж. ). И вот тогда у нас возникли два плана. Один план — сделать Секретариат служебным, другой — “политизировать” Секретариат в том смысле, чтобы в него вошли несколько членов Политбюро и чтобы это было действительно ядро Политбюро. Вот между этими двумя планами мы и колебались. В это время назревали уже кое-какие личные столкновения и довольно острые столкновения с тов. Сталиным.
Вот тут возник план, принадлежавший Бухарину (выделено мной — Ю. Ж. )... Об этом плане мы с Бухариным написали тов. Сталину, и, вероятно, у тов. Сталина сохранилось это письмо... План был таков: а может быть, нам политизировать Секретариат таким образом, чтобы в него ввести трех членов Политбюро, чтобы это было нечто вроде малого Политбюро. Раз Секретариат получает такое громадное решающее значение, может быть, лучше, чтобы в него входило два-три члена Политбюро. В числе этих трех называли Сталина, Троцкого, меня или Каменева, или Бухарина».
«Вот этот план, — уточнил Зиновьев, — обсуждался в “пещере”,.. где был ряд товарищей совершенно различных настроений, совершенно различных личных
Было решено, что Серго Орджоникидзе должен поехать в Москву и ему, как другу Сталина, поручили сказать последнему, что вот были такие-то разговоры. Было, кажется, и письмо послано через него... Многие рассчитывали, в том числе и я, что Троцкий будет работать с нами, и нам совместно удастся создать устойчивое равновесие. На такой план многие соглашались...
И вот все мнения подытоживаются и через тов. Орджоникидзе, то есть через ближайшего друга тов. Сталина, посылаются последнему письмом. Тов. Сталин ответил тогда, кажется, телеграммой грубовато-дружественного тона. Мол, дескать, вы, ребята, что-то путаете, я скоро приеду и тогда поговорим. Затем через некоторое время он приехал и тогда — не помню, в “пещере” или другом месте — состоялось у нас несколько разговоров. Было решено, в конце концов, что Секретариат не будем трогать, а для того, чтобы увязать организационную работу с политической, введем в Оргбюро трех членов Политбюро. Это тоже не особенно практическое предложение внес тов. Сталин, и мы на него согласились. Мы ввели в Оргбюро трех членов Политбюро — товарищей Троцкого, Бухарина и меня»336.
Рассказу Зиновьева следует верить, ибо он многократно подтверждается. Во-первых, действительно 25 сентября пленум ЦК избрал в состав Оргбюро членов ПБ Зиновьева и Троцкого и кандидатами — Бухарина и Короткова (заведующего организационно-инструкторского отдела ЦК). Во-вторых, подтверждается рассказ Зиновьева и его письмами из Кисловодска за те же дни.
Чисто информационное — Сталину и Каменеву от 29 июля: «Серго расскажет Вам о мыслях, которые бродят в головах двух кисловодских обывателей. Само собой разумеется, что об этом нужно нам всем 20 раз переговорить раньше, чем на что-нибудь решиться».
С осуждением решений Сталина — Каменеву от 30 июля с надеждой перетянуть его на свою сторону: «На этот раз мы совершенно всерьез глубоко возмущены... Ты — в Москве. У тебя — немалое влияние. И ты позволяешь Сталину прямо издеваться». Далее приводятся четыре примера того. Сталин назначил уполномоченными ЦК по национальным делам Ахундова и Ибрагимова, «людей противоположной линии». При обсуждении режима черноморских проливов — «почему не спросили нас и Троцкого по этому важному вопросу? ». По событиям в Германии — «Сталин сразу решил, что германский ЦК ничего не понимает, что я, Бухарин, Цеткин (одна из основателей КПГ — Ю. Ж. ), Брандлер (член ЦК КПГ — Ю. Ж. ) не разобрались в вопросе и что надо поддерживать болтуна Радека». О смене редколлегии «Правды» — «без извещения и запроса Бухарина».
Не столь уж серьезные претензии почему-то заставили придти к резко отрицательному заключению: «Продолжать ли примеры? Кажется, довольно. Мы это терпеть больше не будем. Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина, пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен. Во всех платформах (оппозиционеров — Ю. Ж. ) говорят о “тройке”, считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой “тройки”, а есть диктатура Сталина... Ильич был тысячу раз прав (давая личные характеристики в т. н. “Письме к съезду” — Ю. Ж. ). Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема».