Грозный змей
Шрифт:
– Мы можем сражаться! – заявил Эдвард. Герцог кивнул.
– Анна тоже? А твои сестры? А Бланш? Ей тоже сражаться? Ребята, либо вы со мной, либо нет. Вы носите мои цвета и едите за моим столом. Я даю вам приказ. Собирайте кузницу и все готовое. Завтра, по моему слову, вы выйдете из города и перейдете Первый мост. Больше половины наших заказов предназначены для людей, которые объявлены предателями. Да и королевский доспех я доделывать не собираюсь.
– Но как? – Эдварду захотелось заплакать. – Нас же остановят.
– Ты лучше подумай, как везти
С этим мастер Пиэл всех отпустил.
Королева сидела почти в полной темноте. Окно, расположенное высоко в стене камеры, пропускало совсем немного света. У нее была кровать, и занавеси, и чистое белье, и хорошая еда.
И очень заботливая стража. Они носили алые сюрко, но королева не знала ни одного из них. Но они были вежливы и предупредительны.
Она бы даже могла отдохнуть, но де Рохан допрашивал ее каждый день. Он приводил с собой дюжину монахов и других людей, они заполняли всю камеру, а он, не стесняясь, требовал назвать дни, когда проходили свидания, имена любовников, день, когда она потеряла девственность, и задавал кучу других унизительных вопросов.
Она не отвечала, и однажды он ушел.
Не замечать его было тем проще, что на нее постоянно нападали. Его голос казался комариным писком по сравнению с ее настоящим врагом – с черным змеем, как она теперь называла Эша, нападавшего на стены ее Дворца воспоминаний. Открытых атак, впрочем, не было.
Просто постоянное давление на разум.
Враг был хитер. Дважды, защищая свой Дворец, Дезидерата наткнулась на ложные воспоминания, которые пытались проникнуть сквозь стены. Воспоминание о возлежании с Гастоном д’Э заставило ее расхохотаться – новый враг просто не представлял, как женщина чувствует себя во время любви. Но вот воспоминание о том, как она передает Бланш запечатанное письмо, было почти осязаемым и пугающе походило на правду.
Он злорадствовал. Так она и узнала его имя. Оно очень ему подходило. Эш. Пепел.
Она начинала бояться. Напугать Дезидерату было непросто, но в постоянной темноте, без солнца, без друзей, без Диоты, без стражников, которым она могла бы доверять, без хотя бы кошки или собаки она противостояла силе, далеко превосходящей ее собственную.
После одного дня, когда она почти проиграла – она, как сумасшедшая, начинала уже сомневаться в собственных мыслях, – королева обратилась к молитве. Не к простой молитве. К песне.
Она пела. И, пока она пела, она сплетала себе защиту, осторожно расходуя запасенную силу. Ее ужаснуло, как мало силы оставалось в ее Дворце.
Но она работала. Почти всю Страстную пятницу она простояла на коленях, и бледный свет весеннего солнца падал ей на лицо, обновляя ее жалкий запас сил. Она превращала свободную энергию в чистую силу и плела чары.
Она пела гимны во славу Богородицы и мысленно сдерживала ночь, рвущуюся в крепость.
Солнце село.
«Зачем ты так со мной поступаешь?» – спросила она у черноты.
Чернота не ответила. Она была непроглядно черна.
Королева медленно работала. С каждым мгновением надежда разгоралась в ней. Утратить надежду для нее значило утратить все.
Но ее терзали сомнения, они, как саперы, подкапывались под стены ее крепости.
«Почему король бросил меня?
Почему он верит им?
Почему он изнасиловал свою сестру?
За кого я вышла замуж?
Знаю ли я его хоть немного?
Почему мой дворец построен поверх этой злой твари?»
Последний вопрос был самым сложным.
За дверью сменялась стража. Королева слышала топот, шорох сандалий. Значит, снова пришел де Рохан со своими приспешниками. Она не поднимала головы. Грязные волосы закрывали лицо. Она пела шестьсот семидесятую «Аве Марию». Закончив, она немедленно перешла к своему любимому «Бенедиктусу».
А в уме она положила еще один маленький, искусный кирпичик силы в стену цитадели, которую строила.
Она не очень хорошо видела мир вокруг. Де Рохан требовал не слишком много внимания, и она заметила, что с ним были только два стражника.
Он заговорил.
Она не слушала.
Он говорил и говорил, кричал на нее, запугивал.
Она создала еще один кирпичик. Он светился мягким золотым светом и очень ей нравился. Работа продвигалась. Больше всего она походила на вышивку, но не нитками, а силой.
Она почувствовала руку на шее.
– Отойдите от королевы, милорд, – сказал стражник.
Она удивилась. Так удивилась, что чуть не позволила всему остальному ускользнуть. Нажатие усилилось, и внешний зал ее памяти, Окситания и ее детство куда-то пропали.
Но она все слышала.
– Иди, – сказал де Рохан, – я здесь в безопасности. Я защищен от ее колдовства.
Стражник не двинулся.
– У меня приказ, – сказал он. – Отойдите от королевы, милорд.
– Я велел тебе выйти. Давай.
Рука на шее слегка сжалась. Вторая рука лежала у королевы на голове – хозяйский и от того жуткий жест. Она ткнула де Рохана локтем в ногу и упала на пол, одновременно всеми силами сопротивляясь мысленной атаке. Он был не готов к отпору и потерял равновесие. Стражник схватил его за локоть и оттащил на другой конец камеры.
– Не подходите к королеве, – сказал он скучным голосом. Он просто делал свою работу.
– Я приказываю отпустить меня и уйти. Тебе ясно? – спросил де Рохан. – Ты вообще знаешь, кто я?
Стражник заколотил копьем по решетке на дверях:
– Эй, капрал! Этот джентльмен велит мне выйти из камеры.
Де Рохан нахмурился.
Капрал был в длинной кольчуге поверх чистого поддоспешника, и алое сюрко отлично на нем сидело.
– Он не может уйти, милорд, – сказал он с северным акцентом.