Грузинские романтики

Абашидзе Григол Григорьевич

Часть первая

«Господи, спаси и дай победу! Свой народ тебе я предаю, Ты ведь знаешь сам, какие беды Обступили Грузию твою. Господи, враги неисчислимы. Помоги нам, Боже, в эти дни. Пронеси свой гнев Господень мимо, Грузию спаси и сохрани», — Так молился в лагерной палатке Царь Ираклий, рвением горя. Были жарки накануне схватки Слезы сокрушенного царя. На Крцаниси для отпора шаху Стало войско твердою ногой. Здесь придется Маленькому Каху Силами помериться с Агой. С юга показались персияне. Небо в эти страшные часы Изливало на поле сиянье В блеске всей полуденной красы. Царь сказал: «Гляди, моя дружина, Как заносчив нечестивый враг. Слушай, воинство мое! Грузины, Судьбы Грузии у вас в руках. Отдадим ей всё, что только можно. Я надел, как вы, простой доспех. Ныне выяснится непреложно, Кто отчизну любит больше всех». — «Счастье, — отвечало войско хором, Что ты сам здоров и невредим. Стыд робеть таким волкам матерым С бравым предводителем таким! Только ты живи и долгоденствуй. За тебя отрадно умереть: Что нам враг, когда для нас блаженство Знать тебя в живых и лицезреть». Царь был рад ответу ополченья. Тут его любили, как отца. Трубы затрубили наступленье. Встрепенулись ратников сердца. Кто, заслышав эти переливы, Не захочет броситься вперед?! В чьей душе, и в самой боязливой, Звук трубы отваги не зажжет? Разгорелся жаркий бой. Грузины Ринулись на персов, словно львы. Кровь ручьями хлынула в низины И в Куру чрез луговые рвы. Обе стороны схватились близко, Бьются и не замечают ран. Тут весь цвет страны — Тамаз Энисский, Тут и Абашидзе Иоанн. Не слабеет общая решимость, Царь — живой прообраз храбреца. Несмотря на их неустрашимость, Бой в разгаре, не видать конца. Шапки

вмиг надвинули грузины, Взяли шашки, свистнули клинки, И врубились хваткою старинной В построенье вражье смельчаки. Ночь границу положила бою. У грузин бесспорный перевес. Царь Ираклий посмотрел вдоль строя. Временный восторг его исчез. Он уже не рад своей победе. Юношам убитым нет числа. Сколько неутешных слез в наследье Эта битва близким принесла! Их могил уже мы не застанем, Имена рассеяны их в прах. Памятника нет с напоминаньем О святых и славных их делах. Тишина скрывает эти тени. Спите мирно, тени! Всё равно Слух о вас лелеет провиденье. Вам истлеть бесследно не дано. Вечно живо, цело и сохранно, Что в веках оставило печать, И, покамест не забудут хана, В Грузии вас будут вспоминать. Царь сказал начальникам: «Нас мало. Надобно врага предупредить: Запереться в крепость Нарикалу И ее поспешно укрепить. Здесь у хана мы как на ладони, За стеной же, на крутой скале, Он поверит, что — при всем уроне — Мы еще в значительном числе. Поговорка есть для обихода: «Силу хитрость может превозмочь». Согласились с этим воеводы И ушли в Тбилиси в ту же ночь. Утром были жители в унынье. Город весь окутывал туман. К Нарикале, крепостной твердыне, Подступил с утра Магомет-хан. Без успеха трое суток сряду Била стены грозная орда. Хан уж снял бы, может быть, осаду, Если бы не новая беда. Хоть никто не ждал ее отсюда, Но пришла измена в их среду, И, к стыду, их собственный Иуда Предал их за небольшую мзду. Царь хотел, открытием взбешенный, Вылазкой отбросить персиян, Чтоб поправить часть того урона, Что нанес предателя обман. Но уже последствия измены Обрекали дело на тщету. Дожидаясь сдавшихся, надменно Хан стоял на крепостном мосту. Чуть ворвавшись в крепости пределы, Он искал по всем углам того, Кто отсрочивал ему так смело И так долго это торжество. А того уж поминай как звали. Царский конь был силен и ретив. Царь Ираклий был на перевале, Честь победы персам сократив.

Часть вторая

Шумную Арагву с двух сторон Стиснули стеной лесистой горы. Шум Арагвы удесятерен Шумом их немолчного повтора. Чудные Арагвы берега! Яркие луга, деревьев шелест! В Грузии кому не дорога Ваша зеленеющая прелесть! В этом месте едущий верхом, Как бы ни спешил, с коня соскочит. Горло освежит себе глотком, Чуть подремлет, лоб водою смочит. И, хотя б потом он опоздал, Он не опечалится у цели, Что дорогой небольшой привал Сделал средь цветущего ущелья. Солнце заходящее горит Средь раскинувшегося простора. На открывшийся волшебный вид Из шатра царь смотрит с косогора. В даль вперив в рассеянности взгляд И в руках перебирая четки, Наблюдал Ираклий, как закат Догорает в этот миг короткий. Рядом был советник Соломон. Он стоял, глазами дали меря. Кто о нем не слышал! Испокон Заслужил он у царя доверье. Долго ничего не говоря, Любовался царь игрой потока, Вдруг, смешавши зерна янтаря, Он проговорил, вздохнув глубоко: «Соломон, тебе наперечет Ведомы народные страданья, Строй моей души и мыслей ход, Нынешнего царства состоянье. Долго я вначале был один И ловил кругом косые взоры. Я любви не встретил у грузин И ни в ком не находил опоры. И теперь, когда мечта моя Окупает прежние усилья, Что преподнесли мне сыновья И кому при этом угодили? Хан отведал крови, как палач, И угомонился только внешне. У него от наших неудач Положенье с каждым днем успешней. Для лезгин настал желанный миг. Только этого и ждут османы. Грузию средь княжеских интриг Раздерут на части басурманы. Как я ни бодрись в свои лета, Силы главные мои иссякли. Маленькому Каху — не чета Твой седой теперешний Ираклий. Сам скажи: кому из сыновей Мне в такие дни престол оставить? Дальше будет только тяжелей. Ну, так кто страною будет править? Где же выход? Подскажи исход! Вот решенья самые простые: Русские — прославленный народ, И великодушен царь России. С ним давно уже у нас союз. С ним меня сближает православье. Кажется, я передать решусь Власть над Грузией его державе». Несколько мгновений Соломон Собеседника глазами мерил. Он был этим всем ошеломлен И еще своим ушам не верил. Но затем воскликнул: «Господин! Дай тебе Создатель долголетья. Берегись, чтоб только до грузин Не дошли предположенья эти. Что стряслось такого до сих пор, Чтоб отказываться от свободы? Кто тебе сказал, что русский двор Счастье даст грузинскому народу? Что единство веры, если нрав Так различен в навыках обоих? Русским в подчинение попав, Как мы будем жить в своих устоях? Сколько пропадет людей в тени От разлада с чувствами своими? Не спеши, Ираклий, сохрани По себе нетронутое имя. Жизнь, пока ты жив, идет на лад, А умрешь — тебе какое дело, Как поправит рухнувший уклад Будущий правитель неумелый?» «Это мне известно самому, — Отвечал Ираклий, — в том нет спору. И, однако, что я предприму? Где народу отыщу опору? Я сужу ведь не как властелин, Льющий кровь, чтоб дни свои прославить. Я хочу, как добрый семьянин, Дом с детьми устроенный оставить. Для страны задача тяжела — День за днем всегда вести сраженья, Сам ты убедился, сколько зла Принесло нам это пораженье. Хорошо еще, что Мамед-хан Только главный город наш разграбил И по деревням средь поселян Меру зверства своего ослабил. Требуется некий перелом. Надо дать грузинам отдышаться. Только у России под крылом Можно будет с персами сквитаться. Лишь под покровительством у ней Кончатся гоненья и обиды И за упокой родных теней Будут совершаться панихиды». Не стерпел советник. «Господин, — Молвил он, — твой план ни с чем не сходен. Презирает трудности грузин До тех пор, покамест он свободен». — «Верно, Соломон. Но сам скажи: Много ли поможет это свойство, Если под угрозой рубежи В эту пору общего расстройства? Я готов молчать, но не забудь, Я предсказываю, в дни лихие Сам повторишь ты когда-нибудь: «Будущее Грузии — в России». Так советник со своим царем С болью судьбы Грузии решали. А в ущелье далеко кругом Жили люди тою же печалью. В это время поднялась луна. Царь взглянул. Ночное небо в звездах. Ширь Арагвы бороздит волна, И еще свежее горный воздух. Защемило сердце у царя. Вспомнил он те времена со стоном, Когда, власти в царстве не беря, Он владел лишь кахетинским троном. Юный, беззаботный, в цвете сил, Вызывая в людях обожанье, Он всегда в те годы выходил Победителем из испытаний. Он сказал, от прошлого вполне Будучи не в силах отрешиться: «Соломон, пора спуститься мне В нашу разоренную столицу. Но пред этим я б хотел хоть раз Побывать в Кахетии родимой, Какова узнать она сейчас, Чем живет, какой нуждой томима? Ей моя забота и любовь. Ты ж, пожалуйста, не поленися, Всё для въезда в город приготовь». И советник выехал в Тбилиси. Утром он на следующий день Ехал через Ксанское ущелье. Он свою семью под эту сень Поселил в тревожные недели, И естественно, что он с тропы Завернуть решил к своим домашним. Направляя к ним свои стопы, Думал он о вечере вчерашнем: «Слава, Господи, путям твоим, Одному ты вверил власть над краем. Дурень и мудрец равны пред ним, И его приказ непререкаем. Как игральной костью, мы даем, Царь, тебе играть своею долей, Но не с тем, чтоб отдавать в заем В третьи руки нашу жизнь и волю. Пользуйся свободой для себя, Возвышай нас и к величью двигай, Но, правами злоупотребя, Не передавай в чужое иго. Может, случай с крепостью привел До того царя в ожесточенье, Что виной предателя он зол И на остальное населенье? Но Ираклий знает, как любим В Грузии он от низов до знати. Почему ж он сделался другим И переменил свои понятья? Но как знать? Возможно, лишь ему Видимо вполне, что краю надо. И доступное его уму Не открыто для простого взгляда?» В этих мыслях к дому подскакал Наш советник по двору и лугу И на галерее увидал Софью, верную свою супругу. Выбежав навстречу до угла И обнявшись с мужем у ограды, На его лице она прочла След заботы с первого же взгляда. «Что с царем?» — она спросила, вдруг Угадавши, чем советник болен. «Кажется, грузинами, мой друг Софья, наш Ираклий недоволен. Он молчит и хмурится. Хотя Это спорно, я такого мненья: Он нас всех намерен не шутя Наказать за неповиновенье. Кажется, он русскому царю С Грузией отдастся под защиту. То-то будет время, посмотрю! Вкруг грузинок — франты, волокиты! В Петербурге чем не благодать? В государе вы отца найдете, В государыне — вторую мать. Жизнь начнется в холе и почете. Роскошь, просвещенная среда, Развлеченья, пышные палаты Вас забыть заставят без труда Лязг оружья, войны и утраты. Рядом будут люди вам под стать. И средь образованного барства Кто опять захочет увидать Грузии истерзанное царство?» «Пусть умру я раньше, чем пойду Домогаться счастья на чужбину. Изменив родимому гнезду, Я вдали иссохну от кручины. Можно ли к немилому жилью Душу привязать отделкой редкой? Голая свобода соловью Всё ж милей, чем золотая клетка. Стоят ли богатство и почет, Чтоб лишаться ради них свободы?! Дома загрустится от забот — Есть с кем обсудить свои невзгоды. Разве так заманчивы места У царя чужого и царицы? И у нас есть царская чета — Ею следовало бы гордиться». Думал ли советник, что средь бед Будет сердце женское так твердо? Крепко обнял он жену в ответ, Радуясь ее словам и гордый. Женщины былого, слава вам! Отчего, святые героини, Ни одна из женщин больше нам Вас напомнить не способна ныне! Стынет в женщинах душевный пыл. Без него теплей в столичной шубе. Ветер севера оледенил В жилах их следы отчизнолюбья. Что им там до братьев, до сестер? Им бы только жизнью наслаждаться. Грузия? Грузины? Что за вздор! Разве важно, как им называться? Царь стоял и слезы проливал Над тбилисской страшною картиной. Он нашел обломки стен, развал, Дым пожарищ, кругозор пустынный, Он нигде не встретил ни души, Лишь, как горький ропот, то и дело Раздавался плеск Куры в тиши. Лишь она от персов уцелела. Вновь в Тбилиси двинулся народ, Услыхав, что царь опять в столице. Частью вновь отстроясь, в свой черед Город уж не мог восстановиться. Мирно годы отдыха прошли. Вновь Ираклий ощутил желанье Вынуть меч за горести земли, Персам и лезгинам в воздаянье. Было в старости ему дано На османов вновь обрушить силы, Но всё было раньше решено, Ибо сердце царское давно Твердо судьбы Грузии решило.

1839

Тбилиси

Вахтанг Орбелиани

Прощание

Прощайте, долины, любимые мною долины, Холмы и ущелья, сиянье зеленых полей, И гордые горы, вознесшие к тучам вершины, И вод серебро, потоков алмазных светлей. Отчизна, твоею я выкормлен силой, Прощай, тебя оставляю с заветной мечтой… Отважных бойцов обагренная кровью могила, Где бы я ни был и кем бы я ни был, — я твой.

<1834>

Перевод Г.Сорокина

Письмо из России

Плачет изгнанный далеко в чуждом, сумрачном краю И горюет, что улыбку не встречает он твою. Как терзаюсь, как наказан пребыванием вдали — Мог бы высказать Всевышний, но уста бы не смогли. Сушит грустного пришельца новоселья мрачный вид, В полночь — месяц не ласкает, в полдень — солнце не живит. В этой тягостной разлуке чувства скорбью обвиты. Так без солнца умирают прежде времени цветы. Если нет росы небесной, чей язык задаст вопрос: «Почему росток хиреет и засох, а не возрос?» И скиталец на чужбине сердцем, тающим вконец, Жаждет родственного взора, как сияния — слепец, Как изгнанник — сладких песен, песен родины своей, Как сожженный солнцем странник — охлаждающих ветвей.

Между 1834 и 1837

Перевод Б.Брика

К Арагве

Возвращен я вновь на брега твои. Как во сне звучит плеск родной струи. Но не внятен мне твой приветный шум — Не разгонит он одиноких дум. Зелен берег твой. Под крутым холмом Спит любовь моя. Спит могильным сном. И в лучах зари, и в лучах луны Бледен лик ее и уста бледны. Ни слеза моя, ни твоя волна Не прервут ее неживого сна. О река моя! Что журчишь, зачем? Пощади меня. Я и глух и нем.

Между 1837 и 1839

Перевод В.Успенского

* * *

Как светило, встающее из-за склона восточного, Вдруг разгонит сиянием мрак тумана полночного И украсит вселенную разноцветной одеждою, Так и сердцу бесплодному юность светит надеждою. Пусть светило закатится, канет в бездну подводную, Пусть природа оденется в ризу ночи холодную, — Утром небо засветится, солнце встанет над тучами, Отогреет вселенную поцелуями жгучими. За надеждою взорами, как за солнцем, я следую. Зная, утро воротится; завтра с милой беседую, Завтра сердцу усталому радость тайная встретится, Истомленное бурями новым светом засветится. Я к тебе иду, Мозг в огне, в бреду. Ты его гнетешь, А как речь начнешь — Мысль твоя чиста. На мои ж уста Налегла печать, Но легко молчать. Тает в сердце след Прежних черных лет, Властью нежных слов Снят с него покров. Так в засуху лес Ждет росы с небес. Так и странник ждет, Что звезда взойдет Над речной косой. Сердцу будь росой, Бремя облегчи, Будь звездой в ночи!

1840–1849

Перевод В.Успенского

Соловей

В тишине, недоступная взглядам, Роза нежно цвела близ ручья, И, сокрытая зеленью, рядом Вечным смехом звенела струя. День лишь новый вдали занимался, Ворон с карканьем к розе спускался, А вблизи средь безлистых ветвей Тихо бедный стонал соловей, И оплакивал розы позор он, И смотрел, как терзал ее ворон. Злой властитель, исполненный гнева, На несчастного каркал певца: «Как несносны мне эти напевы! Слух столь нежный возлюбленной девы Как ты смеешь терзать без конца?» Но опять и опять соловей Пел о страсти погибшей своей. Что поведаю? Ворон тот смелый, Чья душа не белее, чем тело, Скоро страсти наскучил усладой: Розу с карканьем стиснул в когтях, Растерзал и умчался из сада. Та, увянув, упала во прах. Соловей же без устали нежно Пел о страсти своей безнадежной.

<1850>

Перевод В. Римского-Корсакова

Дманиси

От отцов моих и дедов ты достался мне, Дманиси! Но чего я жду, Дманиси, от твоей бесплодной выси? Высока скала крутая, грозный каменный отвес, Не цветет кругом долина, не бежит на склоны лес, Плуг не бродит неустанно по хребтам твоим бесплодным, Ты не радуешь владельца голубым ручьем холодным, Нет здесь лоз, чтоб щедрым сбором утолил я скорбь свою. Чтоб, вином твоим согретый, стал причастен забытью. Человек ступать не смеет по глухим твоим дорогам. Если не был ты доселе благосклонно узрен богом, Если нынче ты, Дманиси, не пригоден ни к чему, — Отчего ж. ты, бесполезный, дорог сердцу моему? Но ведь замок — тот, что скалы обнимает здесь сурово — Башня крепости могучей, храм, прибежище отцово, Древле — гордые твердыни, ныне — тишина и прах, — Это все — страницы книги, предком писанной в веках. Пред тобой стою, Дманиси, твой владелец и потомок, Как и ты, последыш славы, зданья мощного обломок, Пред тобой стою поникший, горькой памятью томим, — И живет, цветет волшебно всё, что мнилось мне былым. Но зачем так сладко сердцу вспоминать о том, что было, Что ушло и не вернется, что томительно и мило, Что терзает мысль и душу, надрывает стоном грудь? Полно, сердце! Сон минувший, смутный сон скорей забудь! О, исчезни, мой Дманиси! Сгинь навек, скала седая! Ты не стой перед очами, грудь мне памятью терзая!

1866

Перевод А.Кочеткова

Надежда

1

Кто ты, молви, о дивная дева безвестная? К нам из края какого явилась, прелестная? Кто красою твоей любовался дотоле? В небесах ли цвела ты, в земной ли юдоли? Кто воспел тебя — ангелы в горней обители Иль пределов земных пораженные жители? Или ангел сама ты, что, жалобам внемля. Из заоблачной выси сошел к нам на землю? Или ад сатану высылает к нам злобного, Искусителя, прелестью деве подобного? Если ж вправду ты дева и к смертным причастна, Если сердце в груди твоей бьется прекрасной, Так поведай, кто волей создал всемогущею Совершенство, гармонию, прелесть цветущую? Кто в тиши тебя нежно взлелеял, счастливый, И тобою чей взор опьянялся ревнивый? Средь цветов не Восток ли взрастил тебя солнечный, Иль пришла ты из края угрюмого полночи? Наш привет, о прелестная, шлем тебе чистый. Так Иверии с лаской в ответ улыбнись ты, Где природа, подобная зодчему некому, Словно замки, возводит утесы над реками, Где приподняли горы края небосклона, Где цветами земли украшается лоно, Где смеются потоки сквозь рощи зеленые, Где и днем соловьи распевают влюбленные, Блещут розы и лето и зиму красою, Ночью — ветром ласкаемы, утром — росою, Где под небом прозрачным живительно дышится, Где напевы бессмертного Бесики слышатся, Где Давида народ не забыл и Тамары И стихов Руставели не умерли чары. Здесь наш край — и, коль жить тебе с нами понравится, Мы ковром наше сердце расстелем, красавица; Древней Грузии будь упованием юным, Будь звездою небесной, сиянием лунным.

2

Но нередко заметит твой взор опечаленный След былого — чертогов и замков развалины. На утесах повисшие замков твердыни Смотрят в бездну, развалины голые ныне. Меж камнями святые могилы забытые В запустении глохнут, лесами покрытые; Но никто по усопшим обедни не служит, Только ветер порой над могилами кружит. Что за горе Иверию, спросишь, постигнуло? Что за памятник скорбный судьба ей воздвигнула? То прошедшее наше и путь наш суровый. Упование наше, венец наш терновый. На святыне следами кровавыми выжжена Злая повесть о родине нашей униженной. Хочешь знать, отчего наша родина плачет? Крест святой и Иверия — слово то значит. Наших славных отцов ополчение братское В их защиту сражалось с ордой азиатскою, Дланью левой дворцы воздвигая и храмы, Дланью правой булат свой сжимая упрямо. «Иль врага победим, иль погибнем со славою». Вся земля оросилась рекою кровавою. Но душа твоя добрая, вижу, трепещет. Жемчуг слез на ресницах опущенных блещет. Что осталось от славных? Могилы безвестные Да врагом разоренные долы окрестные. Нам лишь крест этот дорог — то клад наш единый, Для него не щадят своей жизни грузины. Стала родина наша героев гробницею. Стала жатвы кровавой печальною жницею.