Грузинские романтики

Абашидзе Григол Григорьевич

4

И отрок услышал таинственный грохот, Как гибель вселенной, идущей ко дну, — То море проснулось от тяжкого вздоха И гневно валы загремели, сверкнув. И море покрылось волной боевою, Как всадник кольчугой и шлемом стальным. Дракон извивался, блестя чешуею, И голос ревел по просторам земным. Гремит и бушует и пеною гнева Он лодки ломает и гнет корабли, Кольчугою водной бездонное чрево Стучит в побережье, в ворота земли. Но, прянув обратно, вздыхает и стонет, И, вновь набирая сильнее волну, Ревет и на приступ стремительно гонит, На стены, держащие море в плену. На родине дев богоравных Колхида Глядит, как пред ней отступает волна. Подножью Эльбруса не страшны обиды, Великой стране золотого руна. И отрок Создателя видит стремленье, Но как разгадать ему тайну творенья?

5

Отечество Зевса, героев земля, Страданий твоих преисполнилась мера, Ты мудрость хранила, меж всеми деля, Великая родина старца Гомера! Как сын

сирота у тебя на груди, И вот, озаренный ученьем Эллады, По глади морской он плывет и глядит На снежные в небе далеком громады. Глядит и не может он взор оторвать, Родную страну его сердце встречает. Причалил — и землю спешит целовать, И слышит, как сердцу земля отвечает!

6

И путь ему снова река указала. Он видит родное приволье долин. Здесь новой дорогой прорезаны скалы И древние храмы встают из руин. Здесь горных ручьев перекопано ложе, Там строятся башни, там стены встают, Потоком стремительным путь загорожен — Мосты через реки к жилищам ведут. И молот уж слышен в горах, и лопата, И взрывы грохочут, и песня растет, И юноша видит, что жизнью богатой Любимая родина снова цветет. И юноша смелый предстал пред очами Тамары, чей образ прекраснее сна. Улыбкою нежной, как солнце лучами, Горам и долинам сияет она. И юноше время настало стихами Излить свой высокий и мудрый рассказ, Как воды ручья, как небесное пламя, Как жемчуг чистейший, как горный алмаз!

7

С глубокою думой царица глядит На свиток развернутый в пальцах точеных, И сердце волнуется в белой груди. Затихло собранье вельмож и ученых. Вельможи Тамару прекрасную чтут. Ждут мудрого слова, улыбки весенней. И молвит она: «Я увидеть хочу, Кто создал стихи, жемчугов драгоценней». Прекрасного юношу к ней подвели. В глазах его благость струится лучами. Спокойствие духа и мудрость любви, Свободы и братства высокое пламя. И, встретивши взором очей огневых, Красавица имя его не спросила И только сказала: «Откуда твой стих, Его непонятная жгучая сила?» — «Царица великая! В этих стихах Твоя красота несказанная дышит!» Но голос послышался в нежных устах: «Твое вдохновенье даровано свыше! Будь славен! Хочу, чтоб писанья твои В короне моей жемчугами горели!» Но кто же был юноша, чьей он семьи? То Шота — великий певец Руставели!

1881

Перевод Ин. Оксенова

Еще раз Кахетии

Не дождусь я дня, о Кахетия дорогая, Когда вновь взгляну с Гомборской горы на тебя Вниз спущусь, обойду твои рощи зеленые, Тенью, свежестью и прохладою напоенные. Не дождусь, когда пиром душу свою успокою, Чтобы песни твои услаждали слух одна за другою, «Мравалжамиер» милые звуки чтоб долго не гасли, Двухголосое чтоб звучало: «Здравствуй, будь счастлив!» Не дождусь, когда снова увижу дев сладкогласных, Цветущих, как ты, и, как ты, таких же прекрасных, Услышу их речи и вспомню всё, что, бывало, Мучило сердце, и всё, что его услаждало. Неужель умру, неужели сойду в могилу И не увижу своей я Кахетии милой! И не увижу того, чего жаждут очи, Что мерещится мне в свете дня и в сумерках ночи! Кахетия, вечно с тобой я, к тебе влекомый. Слышу и здесь Алазани плеск знакомый, Мысленно я на Гомборской горе изумрудной Любуюсь красою долин, расцветающих чудно, Сок твоих лоз зажигает мне кровь, полный коварства. «Мравалжамиер! — я пою. — Будь счастлив! Здравствуй!»

1882

Перевод В. Оношкевич-Яцына

Царица

Прекрасная дева стояла, грустна, Пред юным царем. Кто с ней в мире сравнится? На мрамор груди голова склонена, И слезы как жемчуг на черных ресницах. Царь смотрит в глаза ей. И сердце его Неведомое взволновало страданье, Он вздрагивает. Всё его существо Как бы растворилось в прекрасном созданье. Он молвит: «Что хочешь? Вот — слава моя, Сокровища — всё тебе брошу под ноги. Дворец удивительный выстрою я, Садами и златом украшу чертоги. В шелк Персии и в жемчуга красоту Твою облачу я, на зависть ровесниц. Уснуть ли на пышную ляжешь тахту, Проснешься ль — всех лир стерегут тебя песни. О, только меня пощади, одаря Любовью! Не мучь, исцели от недуга! Ни братьев, ни матери нет у царя. Подумай, как жить властелину без друга». Но дева, храня опечаленный вид, Склонившаяся, безответно стоит. «Чего же ты хочешь? Откликнись, открой! Надеть мне кольчугу и шлем? О, поведай — Тебя прославляя, мне броситься в бой, Вернуться героем с добытой победой?» Но дева склонилась, молчит. И слеза Прекрасные ей застилает глаза. «Ответь! Существо твое сопряжено С моим. Образ твой позабыть нету силы. Лицо твое — в сердце иконой оно, Я в сердце его сберегу до могилы. Меня ты не знаешь, но как мне не знать Тебя, за которой следил я так много? Ты в храме. С тобою небес благодать. Ты в небе. С тобою сияние Бога. Над люлькой ты в хижине, темной как склеп, Поешь сироте. Сладко стелются звуки. В затерянной улице сиротам хлеб Твои разделяют хрустальные руки. Довольно! Мой скипетр, порфира и трон, И власть, и народ — всё тобой озарится. В короне нет лучшего камня. И он Не ты ли, моя госпожа и царица?» Но дева спокойно сказала в ответ: «К чему мне сокровищ запас драгоценный? Моей чистоты не смутят они, нет. Ее не купить всем богатствам вселенной. Иные мне песни над люлькою мать Певала. И пел мой отец по-иному. Ничто мне на троне с царем восседать, Коль благ ты не даришь народу родному. Царицей мне стать! Дай народу сперва Ты волю. Чиновников алчность и злоба Народ угнетают. Умерь их права. Царь вместе с народом — пусть царствуют оба. Себе не желай ты народных трудов. Царь добрый богатства народа не ищет, Но, милостивый, обездоленных вдов Разрушенные обновляет жилища. И к сердцу прижми ты голодных сирот, Плачь с ними. И деве, отброшенной в бездну, Лишившейся света, подай от щедрот Своих и рукою своею железной Ее из пучины ты выведи в высь, К творцу, ободряя надеждой живою. Народ за тобою следит. Торопись, Пока еще сердце народа с тобою. И подданных заново ты оживи. Тогда я твой трон разделю как супруга. О царь, я сама не скрываю любви, И оба мы издавна знаем друг друга!» И царь поражен. Голос девы умолк. Царь чист еще, молод. Он понял — корона Дарована Богом, как бремя и долг. Он понял, в чем блеск и величие трона. И чистые слезы скатились из глаз, И Бог эти светлые слезы заметил. Вот лето и осень прошли. Пронеслась Зима, будто сон. Мир ликующий встретил Весну, обновившую сердце страны. Долины звенят. Соловьиного пенья Днем майским сквозь ветер раскаты слышны. Волнуется в городе всё населенье. На троне роскошном царица с царем Сидит, всех бесценных сокровищ ценнее. Царь смотрит в глаза ей. И мечется в нем Влюбленное сердце. И входит он с нею В богатую опочивальню. Шелка, Цветы и парча развлекают их взоры. Легла на плечо ему девы рука, И царь совлекает с невесты уборы И стан обнимает хрустальный. Она Вся отдана чувствам небесным и нежным. Глаза затуманены, утомлена. И тонет, как в море, в блаженстве безбрежном, Дрожит на плече у царя, как листок. С ее красотой кто сравниться бы мог? Рассвет. Ветерок. Соловьиный напев. Блистанье росы на цветах. В царском парке Царица сидит поутру, побледнев. Сама — как цветок упоительно яркий. Семью свою — вдов и сирот — собрала И кормит пришедших к ней с горем и плачем. Царь вместе с народом решает дела, Но вечера ждет он в восторге горячем.

1882

Перевод С.Спасского

Клетка

Друг, не преследуй скворца ты и не сажай его в клетку: Крылья даны, чтоб летал он, с ветки порхая на ветку. Не заключай ты и гордых, вольнолюбивых орлов: Улицей служит им небо, скалы — их радостный кров. Не заключай и красавиц, сердцем свободных, как море: Пусть за любимых выходят — чтоб не увяли от горя. Девушка дышит любовью, это ее существо: Сердце дано ей — и больше ей не дано ничего. Не заключай ты и мысли, предосудительной даже: Пусть человек ее громко и безбоязненно скажет. Мы рождены для свободы. Будем же вольными впредь. Чем угасать за решеткой — мы предпочтем умереть.

1882

Перевод Б.Брика

Старому другу

Бороду старость покрыла мою сединою,

Меня разлюбила жена, дети расстались со мною.

Состарился я, друг. Я не могу в долины Спускаться за козой. Взобравшись на вершины, Оттуда с высоты не брошу жадный взор На землю, свадебный надевшую убор. Мне кажется: помчит меня мой конь ретивый. Едва вскочу в седло, через поля и нивы, — Увы! не годен я, как некогда в былом, Ни для утех любви, ни для боев с врагом. Идет красавица, нежна и непорочна. Проходит, подлая, не замечает точно. И это я терплю: что делать старикам! Ведь в жизни претерпеть пришлось немало нам. Одно с тобой нам, друг, осталось утешенье, Что не угас огонь святого вдохновенья. О лучших временах еще жива мечта, И взоры радует природы красота. Но я совсем один, и сердце не согрето Ни нежной ласкою, ни дружеским приветом. Ведь рядом — путь стальной. Так приезжай сюда, Раскроем вместе мы великого Шота, Мы душу усладим бессмертными стихами, И Гёте, и Шекспир в беседу вступят с нами; Великую тетрадь истории возьмем, О славных подвигах сказанья перечтем; Мы к небу родины свои подымем взоры Следить пути светил, бессчетных звезд узоры. Промчится лето, друг, потом зима придет, Падет туман в горах, повалит снег, и вот Веселый огонек уже трещит в камине. Шашлык румянится, шипя на углях синих. Накрыт ковер. Сидим. Струит вино в кулах. Куда занесся я в своих пустых мечтах?!

1883

Перевод А.Островского

Ираклий и Кохта

1

Слышу слово Ираклия: «Кахетинец! Врага встречай! Враг с нагорий спускается, чтобы ринуться невзначай… Но Похлити поднимется, Сацхениси с кадорцами Бранной песней и мышцею выйдут меряться с горцами. Старый Кохта врага ведет, кахетинцев моих кляня; Черной злобой пылает он, ненавидит давно меня. Так вставай же, Кахетия! Выходите на гул войны Вы, вскормленные славою, иверийских полей сыны!».

2

Солнце село на западе. Ночь в долинах и на горе. Ночь тревожная, черная. Тучи стелются по заре. Нет ни звездочки на небе. В избах пастырей — темнота. Точно в саван, в ночной туман Алазань внизу повита. Точно саван, сырой туман оплеснул ее изумруд… Так бывает, когда уснут. Так бывает — когда умрут.

3

Но светлеет Кахетия. Совлекает с лица чадру, Небесами лазурными покрывается поутру. Облака на вершинах гор зажигает рассвет огнем, Солнце ясное по заре разгорается мирным днем. Мать-страна! Ты сняла чадру. Звезды меркнут. Грядет рассвет. Ранним утром еще нежней нив твоих плодоносный цвет. О, любуйтесь Кахетией в эти утренние часы, Небом гор и долинами в благовонном дыму росы!