Грязная работа
Шрифт:
— Могла бы и бросить курить, когда мать наверху от рака умирает, — произнесла одна дама, в серых юбке, жакете и такой же шляпке. Украшала даму большая эмалированная брошь в виде коровы — голштинки.
— Ну, она же всегда была упрямой девчонкой, — отозвалась другая, в платье, сшитом, похоже, из той же цветастой ткани, что и обивка дивана.
— Знаете же, как она бегала на свиданки с моим Джимми в Парк Первопроходцев, когда они маленькими были.
— И говорила, что выйдет за него, — сказала третья, похожая на сестру первой.
Дамы рассмеялись — в голосах мешались стервозность и печаль.
— Ну уж не знаю, о чем она думала, — он у меня такой вертихвост, — сказала мамочка.
— Ага, и ушибленный на голову, — добавила сестра.
— Ну да, особенно теперь.
— С тех пор как его машиной переехало, — уточнила сестрица.
— Так разве он сам не выскочил перед машиной? — спросила та дама, что молчала до сих пор.
— Нет, он кинулся прямо под нее, — ответила мамочка.
— Все наркотики. — Она вздохнула.
— Я всегда говорила, что у меня всех по одному — девочка, мальчик и Джимми.
Остальные дамы кивнули. Они уже не впервые об этом, догадался Чарли. Такие пачками покупают открытки с соболезнованиями и всякий раз, когда мимо проезжает «скорая», записывают, что нужно забрать из химчистки черное платье.
— Знаете, Мэдди неважно выглядела, — произнесла дама в сером.
— Ну так она ж умирает, голубушка, это всегда так.
— Наверное. — Еще один вздох.
Звякнул лед в бокалах.
У всех в руках были аккуратные коктейлики. Готовила их явно женщина помоложе, которая сейчас курила на крыльце.
Чарли оглядел комнату — не светится ли что красным? В углу стояло дубовое бюро, в которое ему очень хотелось заглянуть, — но, очевидно, не сейчас. Он метнулся в кухню, где за дубовым столом сидели двое мужчин где-то под сорок или чуть за; они играли в «Эрудит».
— Дженни идет или нет? Ее очередь.
— Она с кем-нибудь из дам могла к матери зайти. Сестра из хосписа впускает их по одной.
— Скорей бы кончилось. Вот так ждать — хуже некуда. Мне домой к семье надо. Тут уже, блин, как-то совсем невмоготу.
Старший протянул руку через стол и положил на фишки брата две крохотные голубые таблетки.
— Это поможет.
— Что это?
— Морфий замедленного действия.
— Правда? — Младший, похоже, встревожился.
— Ты их и не почувствуешь — они просто как бы остроту притупляют. Дженни их принимает уже две недели.
— Это вы поэтому все так хорошо переносите, а я разваливаюсь на куски? Обдолбались мамиными лекарствами?
— Угу.
— Я не принимаю наркотики. А это наркотик. Его не принимают.
Старший брат откинулся на спинку стула.
— Это болеутолитель, Билл. Тебе же больно?
— Нет, я не буду принимать мамины лекарства.
— Как хочешь.
— А если ей понадобятся?
— У нее в комнате морфия хватит, чтоб завалить кадьяка. А если потребуется еще, из хосписа привезут.
Чарли захотелось схватить младшего брата за грудки, хорошенько потрясти и заорать: «Глотай, идиот!» Может, преимущества личного опыта.
Снова и снова он видел одно и то же: родня у смертного одра, от горя и усталости помутились рассудки, туда-сюда по дому скользят призраками друзья, прощаются или бродят так просто: вправе потом сказать, что они там были, — может, тогда сами они будут умирать не в одиночку.
Почему всего этого нет в книгах мертвых? Почему в инструкциях ему ничего не говорили о боли и смятении?
— Схожу поищу Дженни, — сказал старший брат.
— Может, проголодалась. Потом доиграем, если хочешь.
— Ничего, я все равно проигрывал. — Младший собрал фишки и сложил доску.
— Я наверх пойду, авось вздремнуть получится. Ночью моя очередь караулить маму.
Старший брат вышел, и Чарли увидел, как младший сунул голубые таблетки в карман рубашки. Затем вышел и он, и теперь лишь Торговец Смертью остался в кухне обшаривать буфеты и шкафчики в поисках сосуда. Но еще не начав, Чарли понимал, что вряд ли найдет его здесь. Надо идти наверх.
Ему очень, очень не нравилось навещать больных.
Подпертая подушками, Мэдилин Олби лежала под одеялом, натянутым до самого подбородка. Такая тощая, что тело едва угадывалось. Весит фунтов семьдесят-восемьдесят, не больше, решил Чарли. Лицо осунулось так, что глаза ввалились и проступали контуры глазниц, а нижняя челюсть растягивала пожелтевшую кожу. Чарли диагностировал рак печени. Подруга снизу теперь сидела у кровати; в другом углу расположилась в кресле сиделка из хосписа — дюжая тетка в больничной робе; она читала. Притулившись между плечом и шеей Мэдилин, спала маленькая собачка, — кажется, йоркширский терьер, решил Чарли. Когда Чарли вошел, Мэдилин произнесла:
— Эй, привет, малыш.
Чарли замер. Она смотрела прямо на него — хрустально-голубые глаза, улыбка. Половица скрипнула? Он на что-то наткнулся?
— Что ты здесь делаешь, малыш? — И Мэдилин хихикнула.
— С кем ты разговариваешь, Мэдди? — спросила подруга.
Она проследила за взглядом Мэдилин, но посмотрела прямо сквозь Чарли.
— Вон мальчишечка стоит.
— Ладно, Мэдди. Хочешь попить? — Подруга потянулась к тумбочке за детским поильником со встроенной соломинкой.
— Нет. Скажи только, чтоб мальчишечка подошел. Иди сюда, малыш. — Мэдилин выпутала руки из-под одеяла и стала водить ими так, будто шила, — точнее, вышивала в воздухе перед собой какой-то гобелен.