Гуд бай, Арктика!..
Шрифт:
К тому же из кранов умывальников тонкой струйкой закапала мутная ржавая вода. А ведь мы ее пили! При этом Афка запретила без особой надобности принимать душ.
— Вы сначала испачкайтесь, а потом — мойтесь! — изрекла эта мудрая девушка.
Леня решил отказаться от вылазки на Птичий остров, мотивируя тем, что хочет остаток дня провести, имея хотя бы эту зыбкую почву под ногами. Но все же доверился Ренске с ее «зодиаком», и мы зашагали по каменистому склону туманного острова. Тучи моевок с криком носились в вышине, люрики, толстоклювые кайры, глупыши сидели на выступах, в трещинах, взлетали с карнизов,
Вдруг мы повстречали песца.
Начихав на глобальное изменение климата и не дождавшись снега, этот маленький недопесок уже сменил темную шубку на белоснежную. Поэтому, куда бы он ни шел, где бы ни прятался — на земле и на горных склонах, усыпанных серым шлаком, даже на леднике, обильно сдобренном сажей и золой, — его отовсюду было заметно.
— Ох, — услышала я голос Лени.
Он присел на камень и закрыл глаза.
— Что? Что случилось?..
— Знаешь, — сказал он, — пожалуй, я уже стар — карабкаться по таким горам.
Оказывается, у него защемило сердце — то ли от крутого подъема, то ли от вида беззащитного белого песца на черных скалах, открытого всем опасностям этого мира.
Глава 28
Ведро из Гольфстрима
Было около пяти часов утра, но серая туманная заря еще только занималась, когда я открыла глаза и увидела Тишкова, полностью упакованного от макушки до пят — в штанах, в куртке и в ушанке.
— Я решил пойти, вдохнуть свежего морского бриза, — стал рассказывать Леня, — смотрю — свет повсюду включен, тишина какая-то подозрительная, только волны бултыхаются о боковину корабля. Поднялся наверх, компьютер Спуки светится, дверь на палубу настежь распахнута, оттуда завывает ветер. Палуба пуста, за штурвалом никого нет — сущий «Летучий голландец»! Мимо проплыл медведь на льдине в тумане. Дверь в кокпите открыта, Тед стоит и смотрит — не пойми куда: то ли в иллюминатор, то ли в самого себя. На столе у него ни карт морских, ничего. Я потом понял, что он уставился в экран компьютера. Тед меня не заметил. Я походил-походил минуты две и ушел обратно спать.
Наутро знаменосец погибшей надежды Дэвид собрал нас ударом колокола и объявил:
— Оставим затею, братья, пройти в Хинлопен, видно, не судьба. Уходим в открытое море. Саймону необходимо взять пробы из Гольфстрима, что пролегает в ста милях на запад. Поднять паруса!
Предстоял великий географический эксперимент, инструментом которого являлся корабль, а лабораторией — Мировой океан. Якорь поднят, паруса наставлены, «Ноордерлихт» заскользил прочь от Птичьего острова, скрытого в тумане. Где-то в небесах парил одинокий черный шпиль и белая моевка. Над ними вставало солнце.
Вскоре плавучие льды пропали за кормой. Впереди разглядели мы далекий остров — Землю Принца Карла: именно ее остроконечные горы увидел Баренц, когда подошел к архипелагу, приняв его за часть Гренландии, и в судовом журнале назвал эту землю «Шпицберген».
Обогнув северную оконечность острова, кораблик дал право руля и побежал в Гренландское море, рассекая форштевнем зеленые волны, прямиком в тот заповедный пункт назначения, где шесть лет назад океанолог Боксол брал пробы воды и теперь хотел для сравнения черпануть в том же самом месте.
Дул попутный ветерок, живо набиравший ураганную силу. Шхуна летела со скоростью под пятнадцать узлов, кливера и стаксели хлопали с такой яростью, что казалось, мы оторвемся от глади морской и присоединимся к стае буревестников, которые до этого момента сопровождали нас неотступно, однако, почуяв, что эти чудики двинули в серьезное плавание, возвратились на архипелаг.
Ничто нас больше не связывало с землей, кругом расстилалось дымящееся Гренландское море, волны поднимались все выше, корабль повалился набок, будто мотоциклист на вираже, нос то окунался в воду, то задирался в небо. Подняли штормовой трисель. Палубу с каждым кивком корабля заливала вода, пенилась, бурлила, одна волна за другой перекатывались через судно — отцепишься от борта или шпангоута — смоет в океан.
Вот она, свобода воли и выбора. Каждый миг — бездна, хочешь — лети, а хочешь — падай! Опять же — очарование ускользающего бытия, как нам это снится, хотя оно невыносимо пламенеет, и дела ему нету до нашей философии и меланхолии. Как бы мне хотелось оставаться в таком просторном и незаземленном состоянии, переживая всякое мгновение, как большой взрыв разбегающейся вселенной!..
Снег с дождем затруднял видимость, мокрый снегопад, у поморов он «липень» зовется, «липуха». Потеплело, влажность — сто процентов. Чувствовалось приближение Гольфстрима. Климат на западе архипелага благодаря Гольфстриму, считай, голубиный, не то, что на северо-восточном и восточном побережьях, не говоря об удаленных островах Земли Франца-Иосифа, Новой Земли и Северной Земли.
Крен сорок пять градусов, все поехало набок, с грохотом падало, катилось, разливалось. Корабль так наклонило, что Леня лег на дверь в нашей каюте, и полчаса лежал на ней, распластавшись, ждал ужина. Как Соня и Андрей накрывали столы с полными подносами стеклянной посуды и разносили супы — это отдельная песня.
За ужином Леня горячо порекомендовал всем до часу ночи, пока мы не пересекли Западно-Шпицбергенскую ветку Гольфстрима и несемся на левом борту, сходить в туалет по-большому, поскольку наклон унитаза таков, что ощущаешь себя на нем, как казак на коне, взвившемся на дыбы.
— Сантехника до тех пор в строю, — щедро делился Леня своими наблюдениями и размышлениями, — пока наклон происходит в сторону бачка. Когда же мы повернем обратно, держу пари, никто не усидит на унитазе, даже самые проворные всадники, ибо крен под сорок градусов будет в другую сторону, забарахлит спусковой механизм, а содержимое фаянсового фиала выплеснется на пол!
Ренске запретила даже мысленно приближаться к душу: вода из наклоненной душевой не попадает в сток и выливается в каюты и в коридор. Как раз такой потоп сегодня устроила Даша. И у меня случилась та же история, но, своевременно обнаружив, куда все клонится, я своей питьевой чашкой — раз-раз, и, не прошло часа, вычерпала воду с пола, будто из тонущей лодки с пробоиной.
Да еще накрутила бигуди, о которых Леня говорил, что они тут «не выстрелят».
— Брось их где-нибудь в снегу, — он предлагал, — на следующий год приедем, а медведи идут кучерявые.
Наши спутники даже не поняли, что со мной такое произошло. Никому ведь и в голову не могло прийти, особенно иностранцам, что в столь экстремальный морской поход можно прихватить с собой бигуди, дождаться критического момента и применить их по назначению.
Эти не наши люди с удивительными свойствами, пришедшие из других миров, имевшие каждый гусли золотые, ютились по углам, лежали на полу, многие — не в силах сделать пару шагов, но все равно улыбались друг другу и спрашивали: «How are you?»