Гудвин

Дракон Фрай

Только проснувшись, он ощутил внутри странное давление, которому не смог подобрать описание. Поэтому поначалу он проигнорировал позыв, сославшись на похмелье или усталость. Но, лишь сев за стол, он вновь почувствовал внутри странную тревогу. Необычность этой тревоге придавал детский интерес - мол, что же будет дальше? Или - кто же убил Ольгу?

Осознав природу чувства, Миша решил, что груз ответственности за Свету, лишившуюся сестры, давит на него. Но, поразмыслив, он решил, что ничем не обязан Свете. Конечно, он грешил, не без

этого. Но не он виноват в Ольгиной смерти.

Тогда он подумал о Максиме, который угодил в лапы капитана Комарова. Тот, конечно, захочет повесить убийство на парня. Но доказательств вины Максима, с точки зрения Миши, не существовало. Поэтому парень проведёт с капитаном всего несколько дней. И чем больше Миша пытался заверить себя в этом, тем больше он беспокоился.

Доев, он помыл посуду под рукомойником и разложил тарелки в шкафу. Дёрнув ящик с вилками, он перестарался и вытащил его до конца. Тот грохнулся на пол, рассыпав столовые приборы по полу. Миша только успел отскочить, чтобы острые ножи не порезали ноги. Выругавшись, он принялся собирать утварь, среди которой обнаружил ярко-розовый блокнот с разноцветными пони на обложке. С торца блокнота крепилась ручка с надписью - 'Дружба - это магия!'

Миша открыл блокнот и увидел на первой странице корявые буквы - 'Я люлю свою маму!' Вместо того, чтобы удивиться, Миша, неожиданно для себя, вернулся в детство. В его детстве никаких розовых блокнотов не было. Но там был отец, проводивший бессчётные часы над различными документами. Миша вдруг увидел, как воображаемый отец поднял голову и сказал: 'Назрело дело - запиши факты!' Миша чуть было не ответил - 'Есть!' - вслух, но вместо этого начеркал в блокноте несколько пунктов:

1. Ольга убита.

2. Максим под подозрением.

И, подумав, добавил ещё один.

3. Свидетелей нет.

А может быть есть? С этим вопросом Миша загорелся энтузиазмом. Не было ничего проще, чем пойти и поспрашивать деревенских. Наверняка кто-то что-то слышал. И совершенно точно, что Комаров не будет этим заниматься.

Он собрался, накинув куртку на майку и ботинки на босые ноги, и вышел на улицу. Стоял крепкий январский мороз, обледенелые деревья едва шевелились на сильном ветру. Поскользнувшись на ледяной горке перед крыльцом, в которую мы с Сергеем превращали все жидкие отходы, он спустился на дорогу и пошёл в сторону

дома культуры. Лицо его посуровело, не то от тяжёлых мыслей, не то от холодного ветра.

Дом Арсентия, который предстал перед его глазами через пять минут, даже посреди нашей серо-бурой действительности занимал отдельное место. Входная дверь на кособоком крыльце выглядела единственной частью дома, которая стояла прямо. Нижние брёвна просели глубоко в землю, подняв переднюю часть словно нос корабля на высокой волне. Несколько окон, которые Арсентий не успел забить досками, покрывал непрозрачный полиэтилен. Из дыры в крыше сарая торчала верхушка сосны.

Когда

Миша прошёл через ссохшуюся деревянную калитку, та рухнула в снег позади него. Ступив на крыльцо, он было замахнулся, чтобы постучать, но побоялся разрушить дом. Легонько толкнув старую дверь, которая открылась без скрипа, он вошёл в коридор.

Помещение было освещено несколькими прогалинами в потолке, из которых светило полуденное солнце. Поднявшись по скрипучей лестнице, он ступил в избу. Тут же древний инстинкт приказал его ногам согнуться и он плюхнулся на задницу. Над его головой толстый деревянный брус ударил в косяк двери и разлетелся в щепки.

– Ты чего, Арсентий, совсем с ума сошёл?!
– закричал Миша, отряхивая голову.

– Мишань, это ты, что-ли?
– просипел старик. Он вышел из тени, словно леший из

бурелома.

Будучи в прошлом уважаемым учителем русского языка, Арсентий едва ли сохранил черты интеллигентного человека: не мытые годами волосы цвета болотной тины слиплись в твёрдые локоны, которые обрамляли его морщинистое, словно печёное яблоко, лицо. Вся деревня делилась с ним одеждой, поэтому внешне вид он имел сносный. Если не считать чёрных ногтей на болезненно-желтоватых руках, из под которых можно было добывать песчаник в промышленных масштабах.

– Ты извини меня, старого, - произнёс Арсентий так, словно выдавил воздух силой.
– Совсем я из ума выжил.

– Оно и видно, - проворчал Миша, поднявшись.
– Чего у тебя случилось-то? Светка тебя обидела?

Старик прошаркал к одному из непрозрачных окон и выглянул в крохотную щёлку.

– Нет. Ходют тут всякие, понимаешь, - заговорщицки прошептал он.
– По ночам.

– Кто?
– Миша достал розовый блокнот. В тёмно-коричневом интерьере он засиял,

словно звезда на небе.

– Не знаю, - Арсентий вздёрнул густые брови.
– Знал бы - поймал бы да как дал по

башке.

Подойдя к столу, на котором лежали заготовки для корзинок - Арсентий плёл их на продажу, - он взял с него листок и протянул Мише.

– Слышу вчера, шуршит кто-то под дверью. Выхожу и тут вдруг вспышка яркая - Ба- бах!

Миша взял в руки листок, который оказался мгновенной фотографией 'Полароид'. На ней был изображён Арсентий, хмуро смотрящий вдаль. Угол снимка находился чуть ниже, что придавало старику вид как минимум полководца, а то и вовсе фельдмаршала.

– И тишина, - протянул он натужно.
– Ну я посмотрел немного, покричал, да спать пошол, а наутро вот это кто-то под дверь бросил.

Миша записал в блокнот:

4. Кто-то сфотографировал Арсентия.

И, подумав секунду, добавил - 'Зачем?'

– Я возьму?
– спросил он, кладя фотографию в карман.

– Чого ж нет, Мишань? Забирай.

– Слышал про убийство в доме культуры?

– Слыхал, - кряхтя, Арсентий присел на стул середины прошлого века, один из трёх