Гугеноты
Шрифт:
— Вряд ли им представится случай праздновать победу. И потом, помилуйте, монсеньор, но мне вполне достаточно одной Камиллы…
И мужчины от души рассмеялись.
…Совсем другого рода сцена происходила в это время в Лувре, в покоях королевы-матери.
— Ну, каковы успехи? — спросила мадам Екатерина свою шпионку, едва та вошла к ней.
Лимейль вдохнула:
— Я ничего не добилась, мадам. Он не обращает на меня ровно никакого внимания, и, боюсь, мне не преуспеть на этом поприще.
— А ты уже и руки опустила! — вдруг вспылила Екатерина Медичи. — Ты забыла, как тебе удалось соблазнить Конде? А ведь он не чета этому Лесдигьеру, у него была тогда жена и ребенок! Ты забыла, как ты спала в постели Антуана Наваррского и была самой желанной дамой его сердца, хотя он уже имел сразу трех любовниц? А теперь ты скулишь, что потерпела неудачу и капитулируешь перед каким-то выскочкой, волею судеб попавшим в Париж без единого ливра в кармане! Где же твоя хваленая изобретательность, твоя страсть, напористость? Где это все? Растеряла в постели Конде? Молчишь? Нечего сказать? Что ж, я подожду еще неделю. Ступай прочь!.. И помни, я не люблю тех, кто не исполняет моих приказаний. Ты поняла меня?
— Да, мадам, — тихо произнесла Изабелла, побледнев.
— Ты хорошо поняла меня, негодная девка? — еще громче повторила Екатерина, грозно наступая на нее.
— Да, мадам! — вскричала Лимейль и, вся в слезах, выбежала вон.
В течение нескольких дней она предприняла еще ряд попыток обольщения Лесдигьера, но он упорно не желал идти на контакт, даже тогда, когда Изабелла на охоте в Булонском лесу упала с лошади и вывихнула ногу и ему пришлось посадить ее впереди себя и четверть часа, прижимая ее манящее, податливое тело, добираться вдвоем к месту сбору охотников.
Екатерина уже знала обо всем и теперь решала, что делать со своей шпионкой, утратившей, по ее мнению, способность покорять мужские сердца. Как вдруг та сама вошла в комнату и остановилась на пороге.
Королева-мать вопросительно посмотрела на нее. Перед ней была женщина, не оправдавшая ее надежд, бледная и смущенная оттого, что сознавала потерю своей значимости в глазах королевы, всего двора и в собственном сознании. Однако, увидев ее плотно сжатые губы, холодные злые глаза, в которых читалось объявление войны, и сжатые кулачки, Екатерина поняла, что Изабелла не сдалась.
— Ты пришла, чтобы получить разрешение на превращение из ангела-обольстителя в демона-мстителя? — спросила королева-мать.
— Да, Ваше Величество, — ответила Лимейль, почти не разжимая зубов, — вы правы. Он оскорбил, унизил меня своим невниманием, и теперь у меня одно желание — отомстить!
Королева-мать откинулась на спинку кресла:
— И как же ты собираешься это сделать, милая моя?
— Еще не знаю. Я и пришла затем, чтобы посоветоваться об этом с Вашим Величеством.
— Посоветоваться… — протянула Екатерина. — Мне кажется, что ты настолько утвердилась в своем решении, что пришла не испросить у меня разрешения, а узнать, какой способ мести тебе выбрать: яд, кинжал или аркебуза? Ведь так?
Полуигривый оттенок голоса королевы ввел в заблуждение Изабеллу, и она тут же выпалила:
— Да, мадам, скажите только, и я сумею отомстить ему за свое поруганное женское достоинство!
— Вот даже как, — все еще шутила с ней Екатерина, — ты желаешь отомстить за поруганную честь… Да знаешь ли ты, что это такое?! — внезапно воскликнула она.
— Она сжала губы, нахмурилась, подошла к фрейлине и подняла ее голову за подбородок. Голос стал громким и грубым, слова, будто пощечины, звонко били по лицу.
— Ты, которая лишилась девственности в двенадцать лет на конюшнях своего мажордома, которая никогда не знала, что такое настоящая любовь, которая не спала холодными ночами одна, мучимая муками ревности! Ты, которая не знала радости материнства, потому что не могла и никогда не сможешь стать матерью; ты, которая продает свои ласки и тело первому же встречному, ты заявляешь мне о какой-то своей женской чести и добродетели? О которых не имеешь ни малейшего понятия! Я подобрала тебя, мою родственницу, через Ла Туров нищую, голодную, истерзанную похотливыми мужчинами на улицах Парижа. Я выкормила, вырастила тебя, дала тебе воспитание, сделала тебя маркизой де Лимейль! И после всего этого ты заявляешь мне, что хочешь отомстить дворянину за свою честь и просишь меня подсказать тебе, как лучше его убить: ядом, кинжалом или из аркебузы!
Она замолчала, переводя дух. Лимейль знала, что буря еще не прошла. Щеки ее горели от стыда, ей хотелось бежать, но она не смела.
Не сводя глаз с бледного лица Изабеллы, на котором дрожали губы и брови, Екатерина произнесла:
— Смотри мне в глаза!.. Вот так! А теперь слушай внимательно. От того, как ты меня поймешь, будет зависеть твоя жизнь. Не смей и пальцем тронуть дворянина по имени Лесдигьер. Понятно тебе? Твоя глупость может обойтись мне слишком дорого: Монморанси мне этого никогда не простит. Без него, одной, мне не совладать… — добавила он тихо.
Екатерина села в кресло, подперла голову рукой и уставилась в окно. Изабелла стояла посреди комнаты — униженная, растоптанная, оскорбленная, не смея тронуться с места. По щекам текли слезы, и у нее не было сил поднять руку с платком, чтобы утереть их. Она знала, что малейший возглас или жест может вызвать новую вспышку гнева у королевы.
Помолчав с минуту, Екатерина вновь повернулась к ней и мягко заговорила:
— Впрочем, Изабелла, желание твое вполне естественно для женщины. Отомсти ему, если ты так этого желаешь.
Маркиза подняла на нее глаза. Но слова не шли с губ.
Королева улыбнулась:
— Нет, я не забираю своих слов обратно. Я хочу сказать, что есть другой способ, более удобный, который тебе и надлежит применить в данной ситуации.
Лимейль прерывисто вздохнула:
— Какой же?
— Отними у него любовницу. Это и будет для него настоящим ударом, и ты будешь вознаграждена. И уж после этого ему не останется ничего другого, как утешиться в твоих объятиях.
— Но… как же это сделать?