Гулять по воде

Иртенина Наталья Валерьевна

– Эх ты, современной технологии испугался.

А Студень от дерева отлип и отвечает дрожащим голосом:

– Это чье-то лицо было.

– Ага, рыло монстра, – смеется Башка, – полуфабрикатное. Это же лавка ужасов, здесь на таких специальных пугательных эффектах зарабатывают и репутацию себе делают. А тебе нервы лечить надо, не то совсем заболеешь.

И пошли обратно в монастырь – Башка впереди идет, свищет, Студень, вконец из толку выбитый, позади плетется.

XXXIX

В монастыре Башка рассказал

всем про лавку ужасов, Студня на смех поднял да обговорил, что завтра на дело идут и чтоб без никаких больше пузырей. Аншлаг тоже кривляться стал, изображал резиновых пугал. А бродяжка Студня жалела и отстаивала.

– Вы, – говорит, – толстошкурые, а у него чувствительность тонкая и самое незаметное видит.

И опять ночью ему сон сторожила.

А только наутро у Башки никакой жалости к тонкой чувствительности не было. Студень на дело снова идти не хотел да за это по шее сразу получил и нос об пол раскровянил, упавши. Башка ему говорит, кулак размяв:

– Сам не пойдешь, я ее вместо тебя возьму, – на бродяжку кивает, – и к душегубству приставлю.

Бродяжка в угол зажалась от таких слов и головой мотает, глазами распахнулась во всю ширь. Тут Студень кровь утер, встал и отвечает:

– Не надо ее, я сам пойду.

Так и ушли втроем и дело разбойное в городе спроворили: магазин взяли, охрану опять подстрелили, да сами еле отбились и по дороге задавили кого-то. Машину потом бросили и пешком в монастырь вернулись, ошалевшие, раздухаристые, а Студень темный, как туча, и тоже злой. Добычу в подвал сбросили, попировали, а вдруг заметили, что бродяжки нет и торбочки ее не видно нигде.

– Убралась и ладно, – сказал на это Башка.

– А в милицию если пойдет? – говорит Аншлаг.

– Не пойдет, – отвечает Башка. – Малахольная потому.

Только Студень ничего не сказал и молча спать пошел, да ночью сон опять видел страшный. Будто идут по улице рядами люди со стесанными лицами – вместо головы у каждого кочерыжка, а командуют ими резиновые пугала и кнутом подстегивают. От такого сна Студень снова подскочил и бежать собрался, а только передумал, взял водоходные башмаки и пошел на озеро. Там целый день бултыхался кверху ногами, а все же к вечеру прочно на подушках встал и заскользил по воде, не падая. И про монстру доисторическую забыл, так гулянье по воде захватило. А доисторическая монстра сама на него из-под воды в оптический прицел глядела и про себя возмущалась, да показаться не смела, потому как опасалась, что бывшие бритые головы на нее охоту откроют. А как монстра больше никого на обед не пробовала, то и рассчитывала на снисхождение кудеярцев, которые ее, может, убивать не станут, а будут охранять как редкое явление природы. От бритых же голов и крамольных налетчиков такой милости точно не жди.

Студень, по воде в башмаках нагулявшись, пришел в монастырь утихомиренный и чувствами разными переполненный. Да тут еще сильнее обрадовался – бродяжка вернулась и снова хозяйничать женской рукой принялась, а душегубство их ни словом не помянула. И Башка не так чтобы сильно ее прочь гнал, свыкся уже. А Аншлаг Студню завидовать стал, что у него такой ночной сторож появился, и от того дурошлепствовал сильнее обычного, срамотой всякой разражался и чуть по уху за это не схлопотал.

Рано утром бродяжка к себе в мшистую церковь перебралась, а там Аншлаг ее, как тать в ночи, подкараулил – зажал и повалить хотел. Она лягаться стала, кричать.

– Да не ори же ты, – пыхтит Аншлаг и рот ей закрывает, а сам ополоумевши.

Тут в церковь влетел с воплем Студень и с размаху бьет его по уху, от бродяжки отдирает. А за ним вбегает Башка и лупит Аншлага кулаком по другому уху. Бродяжка в стороне слезами молча залилась.

– Сдурел? – кричит Студень и наскакивает.

– Это вы сдуремши, – бубнит Аншлаг и за ухи держится, – я теперь оглохнуть могу от таких подарков.

– Это не подарки, – говорит Башка, – а твое заработанное. Чтоб запомнил: мы своих не трогаем.

Аншлаг на бродяжку невесело поглядел, спрашивает:

– Ну чего ревешь?

А она хлипнула носом и говорит:

– Ушей твоих жалко.

И правда, уши у него разбухли, как две котлеты стали.

Первым Башка засмеялся, за ним бродяжка улыбнулась. Студень подхватил, а последним Аншлаг заухмылялся и развеселился. Тем и помирились, и каждый своим делом занялся.

А вдруг слышат – Башка всех к берегу созывает. Прибежали, видят – стоит на спуске холма гора кирпичей, ровно сложенная, а кирпичи старинные, огромные, от времени темные, хоть были когда-то белые.

– Это кому? – спрашивает Аншлаг.

– Строить чего-то будут? – гадает Студень.

– Нет, – говорит Башка, самый умный, – из такого кирпича теперь не строят. Это что-то другое.

А потом на монастырь позади поглядел, на стену недопостроенную и добавил:

– Это как раз монастырский кирпич, его раньше отсюда выламывали на постройки.

– А теперь обратно принесли, – живо сказал Студень. – Если это не Черный монах, то не знаю, кто еще.

– Стену опять строить будет, – говорит Аншлаг. – Как появится, я у него точнее про клад здешний вызнаю.

– Он не появится, – озлился тут Башка. – Он же кирпичи из воздуха брал, а это, – пинает гору, – не для него, а для нас.

– Он хочет, чтобы мы тут все строили? – задохнулся Студень в изумленности.

– Он-то хочет, – говорит мрачный Башка, – а я вот не хочу.

И пошел наверх, в монастырь. Аншлаг со Студнем друг на дружку погляделись, гору глазом померили и вздохнули. Потом Аншлаг говорит, ухо отбитое почесывая:

– А мне надо клад разыскивать. Да вообще не умею кирпичи класть.

И тоже ушел следом за Башкой. Тогда Студень к бродяжке обернулся и глазами спрашивает. А она ему совсем про другое отвечает:

– Тот, со стесанной будто мордой, еще к тебе будет приходить. Он совсем близко к тебе стоит теперь.

Студень побелел и говорит:

– Зачем ему мое лицо?

– Ему не лицо отдают, – объясняет бродяжка, – ему душу отдают. А ты не отдавай, ты борись с ним.

– А Черный монах?

– Он тоже близко, – говорит, – а помочь может только тому, кто сам борется.