Гунны
Шрифт:
Небо над горизонтом чуть посветлело и стало медленно окрашиваться в зеленовато-розовые полосы, снизу позолоченные огненной каймой.
Еще раз где-то невысоко, над самой головой визгливо просвистело, и внезапно из крыши крайней хаты вместе с громом вырвался высокий сноп света, рассыпаясь дождем огромных искр, камней и щепок,
Один за другим сыпались удары, то зажигая хаты, то вырывая из земли столб черного дыма с тонким жалом желто-красного огня.
В розовом свете восхода по селу метались обезумевшие люди, кричали женщины, бессмысленно выносили из домов ненужные пожитки и тащили на улицу упирающихся коров, потом бросали их, убегая далеко в поле и прячась в невысоких жидких хлебах.
Горящие хаты сливались в сплошные костры. Над селом стоял черный туман, огненные полосы стремительно впивались в дымные облака, трещали сухие стропила, глухо рушились обгоревшие хлева и сараи.
Сквозь треск и шипенье пожара, сквозь мычанье скотины и вой собак доносились стоны раненых и умирающих, визги детей, причитания брошенных стариков и старух.
И над всем с назойливой точностью, через ровные, размеренные промежутки, пронзительно сверля воздух, проносились немецкие снаряды.
На высоком худом жеребце без седла примчался к окопам осунувшийся, пожелтевший Остап. Легко соскочил на землю, окинул взглядом сбившихся в толпы людей и по-вчерашнему властно закричал:
— Зачем сбились в мишени?!. По окопам!!.
Люди покорно и быстро рассыпались влево и вправо по длинным узким канавам, растянувшись в редкую, прерывистую цепь.
— Где ж остальные?! Петро!..
— Здешние побигли своих спасать. Усе село горит.
— Седай на коня, скачи, усих скликай!.. Зараз у наступленье пойдем!..
Собирались медленно. С трудом отрывались от родных пепелищ. Тащили за собой семью и скот. Наваливали на телегу спасенный скарб и мешки с зерном. Приходили черные, обгорелые, рваные, обожженные. Привозили раненых и даже умерших, еще неоплаканных родных.
Остап трижды приказывал отвести обозы в сторону и спрятать вместе с женщинами и детьми в лощине за селом. Но в панике и растерянности прибывающие жались ближе к мужчинам, сидящим в окопах, сбивались в таборы, образуя живую мишень.
— Та идить, идить отсюда!.. — кричал Остап. — Спускайтесь в яр! Там сховайтесь!..
Ганна брала лошадей за поводья и вела за собой. Надрываясь, кричала:
— Бабы, а бабы, геть до яру, геть туды, бо немцы вас перебьють!..
Снаряды ложились над горящим селом все реже и реже и, наконец, совсем умолкли. Но, точно услышав предупреждение Остапа и Ганны, немцы устремили свое внимание на новую цель. Прорезав воздух тонким сверлящим свистом, что-то грохнуло над самой толпой и рассыпалось редким дробным дождем. Женщины завыли, завизжали дети, кто-то упал и судорожно забился на земле, очумело понеслись испуганные лошади.
С трудом увели за село рассыпавшуюся толпу, и новая очередь шрапнели, разрывавшаяся одна за другой над тем же местом, обливала раскаленным свинцом взрытую землю и одинокое тело убитой женщины с мертвым ребенком в сведенных руках.
— Товарищи! — объяснял Остап, стоя над окопами. — Нам здесь не удержаться, нас разнесут артиллерией! Батарея стоит вон за тем лесом, а пехота в самом лесу. Мы зараз пойдем на тот край села, возьмем наших товарищей и тропинкой между хлебами доберемся до лесу. Як тильки пехота двинется сюда, мы батарею одним дыхом сцапаем и в тыл по пехоте...
Люди заговорили. Кто-то ворчал, сомневаясь в возможности выполнить приказ. Но Остап резко оборвал:
— Не галдеть!.. Слухать моей команды!..
Все сразу утихло.
— Ползком, редкими целями — до села!.. По селу — бегом до самого краю!..
Вдоль всей длины окопов юрко вылезали из неглубоких канав и серыми змейками ползли к широкой улице полусгоревшего села. Потом растянувшейся длинной цепочкой бежали между догорающих хат, между обуглившихся плодовых деревьев, стоящих на всем пути, точно ряды скелетов с черными костяшками протянутых рук.
На краю села присоединили второй отряд и, обогнув горящую кузницу, вышли узкой тропинкой в желтеющие невысокие хлеба.
Пригнувшись, стараясь не шуметь, торопливым шагом, почти бегом, шли за Остапом. За версту до леса жито кончилось, и перед глазами растянулось побуревшее поле с рыжим жнивьем.
— Рой землю носом! Так! Еще ниже! По одному! Пошли!
Остап согнулся в три погибели, за ним, припадая к полю, шел Петро, люди ползли на четвереньках, влипали в землю.
В лесу остановились, прислушиваясь. Где-то совсем близко послышалось ржанье, скрип колес, обрывки речи.
Сквозь редкие деревья опушки вдруг увидели, как из середины леса вышел на большую дорогу небольшой, с полуроту, пехотный отряд и медленно двинулся к селу.
В лесу снова послышались ржанье и шум. Остап деловито, будто этого и ждал, коротко бросил:
— Запрягают! Пока не снялись — самый раз!
Он разделил отряды — с одним оставил Петра, с другим быстро пошел в обход.
— Як услышите свист — бежите напрямки, тихо, без галдежа, та прямо на них!
Отряд скрылся. Стало совсем тихо. Только изредка откуда-то доносилась невнятная возня.
Беззаботно пели птицы над головой, шептались верхушки высоких дубов, играли солнечные пятна в темной зелени травы.
И в тишину эту внезапно ворвался резкий пронзительный свист, и в тот же миг по лесу разнесся удвоенный гулким эхом многоголосый, отрывистый крик.
Петро отзывно закричал, но тотчас же умолк и, размахивая винтовкой, бросился вперед, увлекая за собой отряд.
Выбежали на крохотную поляну.
Если б не отдельные короткие выстрелы и сверканье блестящих на солнце шашек, было бы похоже на деревенский кулачный бой. Серые куртки немцев смешались с пестрыми рубахами крестьян; люди сталкивались, разбегались и снова сталкивались. Неслись яростные вопли, блестели клинки, хлопали плотные тугие выстрелы.