Гусар на крыше
Шрифт:
— Это почти там, где вы говорите, только отсюда трудно туда попасть. Вам надо пройти через целый квартал лазаретов. Если ускользнете от одного патруля, то обязательно попадете в лапы другому.
— У меня есть пистолет.
— А у них ружья, и стрелять они не боятся, потому что ружья у них заряжены дробью или крупной солью. Вот и попадетесь.
«Только обывателю могло такое прийти в голову», — подумал Анджело. Быть подстреленным дробью или крупной солью — он не пережил бы такого позора.
— Если хотите, я могу вас проводить, — предложил мальчик.
— Ты знаешь дорогу?
— Я знаю дорогу, которую не знает никто. Она ведет туда напрямую.
— Ну что ж, пошли, — сказал Анджело. — Ну а если попадемся, я подниму шум, а ты тем временем смывайся.
— Само собой, — ответил мальчишка. — Только все будет нормально.
Целый час шли они по лабиринту извилистых, очень темных тропинок. Убедившись понемногу, что опасности больше нет, Анджело перестал играть в военную игру, которая так ему нравилась, и заговорил с мальчишкой. Тот рассказал ему, что здесь еще можно считать себя счастливым, а в Марселе на некоторых улицах лежат груды трупов высотой почти с одноэтажные дома. Экс тоже уже почти обезлюдел. Там свирепствует какая-то ужасная форма эпидемии. Больные начинают, словно пьяные, спотыкаться, беспорядочно метаться по улицам и страшно кричать. Охваченные безумием, с горящими глазами, испуская хриплые вопли, они гоняются друг за другом. Сын бежит за матерью, дочь преследует мать, молодожены охотятся друг за другом. Город превратился в охотничий загон, где свора собак преследует дичь. Там, кажется, решили убивать больных и вместо санитаров наняли что-то вроде «живодеров», которые прогуливаются по городу с дубинками и арканами. В Авиньоне тоже царит безумие: больные бросаются в Рону, вешаются, перерезают себе бритвами горло, зубами разрывают себе вены. В некоторых местах больные были настолько выжжены лихорадкой, что их трупы вспыхивали словно трут от малейшего ветерка, и говорят, что они стали причиной пожаров в городе Ди. Санитары вынуждены, словно кузнецы, надевать кожаные рукавицы. Говорят, что кое-где в Дроме обезумели даже птицы. Да что там птицы, недалеко отсюда, по ту сторону холмов, лошади от всего отказываются: не едят овса, не пьют воду, не идут в конюшню, не подпускают к себе человека, который обычно за ними ухаживает, даже если он здоров. И уже заметили, что такое поведение лошадей — плохой признак и для человека, и для его дома. Даже если болезнь пока незаметна, она обязательно вскоре проявится. А еще собаки: собаки умерших бродят повсюду и едят трупы, но не подыхают, а, напротив, жиреют и наглеют: они больше не хотят быть собаками; надо видеть, как у них меняются морды. Смешно, но у некоторых даже выросли усы. Они чувствуют себя хозяевами: если, проходя мимо, вы пытаетесь их прогнать, они приходят в ярость; с ними приходится считаться; у них даже головы становятся круглыми, честное слово. А главное, они не подыхают, совсем наоборот. А в одном местечке, тут недалеко, на холме, люди начали потеть кровью, потом зеленой слизью, потом желтой водой, потом каким-то голубым жиром. Конечно, они все умерли. Говорят, что после смерти трупы плакали. Одна женщина, из местных, ходила в те места к своей золовке. Она говорит, что все это неспроста. Она видела средь бела дня звезды рядом с солнцем. И они не стояли на месте, как ночью, а двигались потихоньку то вправо, то влево, словно люди, которые что-то ищут с фонарями. А еще хуже, говорят, дела в долинах, вон там позади. А главное, все происходит очень быстро. На ферме семь человек сидели за столом, и вдруг все семеро уткнулись носом в свои тарелки. Готово! Или, например, муж разговаривал со своей женой и умер на полуслове. Не знаешь, что произойдет через минуту. Человек сидит, а кто знает, встанет ли он? Никто больше не говорит: «Я сделаю то, я сделаю это». Кто знает, что он будет делать? Хозяева уже не отдают приказаний слугам. Что приказывать? Кому? Зачем? И долго ли слуги еще будут слугами? Люди сидят, смотрят друг на друга, ждут. Но это еще ничего по сравнению с тем, что происходит в Гренобле. Люди гниют заживо. Иногда это живот: он вдруг сразу оказывается таким гнилым, что стенки его не выдерживают и он раскалывается надвое. Но человек умирает не сразу, в этом весь ужас. А то нога: человек идет, и вдруг она падает вперед или остается позади. И руку никому не пожмешь, и ложку до рта донести целое дело, потому что для этого нужна рука и пальцы. Конечно, можно заранее догадаться по запаху. Но кругом такая вонь от гниющих на солнце трупов, что ведь не сразу поймешь, идет она от тебя или от других. Похоже, что в Гренобле скоро уже ни одной живой души не останется. Только ведь ничего не поделаешь! А вы не слышали об одном пастухе, который приготовил лекарство из горных трав? Да не из каких попало. Говорят, их очень трудно найти. Они растут в труднодоступных местах. А он добрался туда. Это вылечивает начисто. Когда его нашли, кругом уже никого в живых не осталось. Ему сказали: «Вам здорово повезло». А он ответил: «Я знаю лекарство». Те, кто его пил, все вылечились. Говорят, что один важный господин хотел купить у него бутылку за сто тысяч франков, а пастух ему ответил: «Раз вы такой богатый, пошлите своих слуг, пусть они вам соберут». Хорошо ответил. И кажется, это произвело впечатление. Этот господин сказал: «Вы правы. Я пошлю своих слуг, но только это уже будет для всех; покажите места, и я заплачу». По-моему, это здорово. У пастуха теперь есть экипаж с двумя лошадьми и все, что надо. Я думаю, что скоро у нас тоже будет это лекарство. Уже кое-кто занялся этим. А для тех, кто хочет, есть еще одно средство. Это было в Пэрюи. Там один кюре служит обедню, но какую-то хитрую. Он что-то там придумал, и получается здорово. Он уже кучу людей вылечил, а главное, это предохраняет от болезни. Человек уже ничем не рискует и может не волноваться. Нужно назвать ему свое имя, а вот надо ли платить, не знаю, не думаю; это старый кюре с бородой. И все. Может, что и придумывают, но ведь помогает. В Пэрюи умерло не больше ста человек. Это ведь что-нибудь да значит. Говорят, вокруг его дома полно людей, они там живут, спят, готовят пищу, ждут. Вы бы видели, что делается, как только он выходит. Люди с криками «Меня, меня, меня!» лезут друг на друга и выкрикивают свои имена. Он их записывает на кусочках бумаги и говорит им: «Не волнуйтесь, все будет хорошо. Я как раз иду в церковь». Тогда все следуют за ним. Наверное, это очень красиво. За все время только сто умерших — это, считай, ничего. А теперь он еще вот что придумал: он может отправить в письме иконку, и она предохраняет от болезни и даже вылечивает.
Они подошли к подножию скалы. Холм с миндальными деревьями был выше, там, где звезды проглядывали сквозь черную листву. Тропинка поднималась наверх между скалами.
— Теперь вам немного осталось, — сказал мальчишка. — Я вам больше не нужен, пойду назад. Я ведь вам говорил, что знаю дорогу.
Часовой под большим дубом подождал, пока Анджело поднимется, потом окликнул:
— Эй, бродяга, куда это ты идешь?
Анджело снова начал рассказывать, что он ищет человека по имени Джузеппе, но на этот раз услышал в ответ:
— Ну, это просто. Пошли, я провожу тебя.
В свете костра, мимо которого они проходили, Анджело разглядел своего проводника. Это был молодой рабочий. Портупея была надета поверх его рабочей блузы. Блеснула спусковая скоба ружья.
«Оружие у него в порядке», — подумал Анджело.
Джузеппе жил в красивой тростниковой хижине. Перед дверью горел костер. Он, должно быть, не спал, потому что, как только Анджело появился в свете костра, он крикнул изнутри:
— Ну наконец-то, сукин сын!
Словно молодые собаки, они потерлись друг о друга мордами. Джузеппе привстал с низкой кровати, где спала молодая женщина. Ее пышная грудь была совершенно обнажена. Джузеппе пощекотал ее большой, мягкий живот и позвал:
— Лавиния! Вот и монсеньор.
И тут он расхохотался, потому что, прежде чем открыть глаза, она быстро перекрестилась, а губы, слегка притененные легким пушком, сложились в очаровательную гримаску.
— Вот видишь, — сказал Джузеппе, — он не умер, он нашел меня.
У молодой женщины была круглая голова и огромные изумленные глаза, которые она, окончательно проснувшись, кокетливо прищурила.
— Нет, — сказал Джузеппе, обращаясь к Анджело, — сначала ты будешь спать. Сегодня ночью я тебе не скажу ни слова. Только одно: тебе повезло. Если я не умер, то только потому, что семижильный, как кошка. Но стараюсь быть благоразумным. Веду правильную жизнь и тебя заставлю. Иди сюда. В этой постели места на троих хватит. Немного тесновато, но для тех, кто любит друг друга, это не помеха.
Анджело скинул сапоги, а главное, брюки, которые не снимал уже больше месяца.
— Ты благоразумно себя вел? — спросил наконец Джузеппе очень серьезным тоном.
— А что ты называешь благоразумным?
— Ну, ты принимал предосторожности, чтобы не заболеть?
— Да, — ответил Анджело. — Во всяком случае, я не пью, что попало.
— Это уже хорошо, — одобрил Джузеппе. — А знаешь, я мог бы заставить тебя выпить что угодно, если бы захотел.
— Каким образом?
— Я бы сказал, что ты боишься, и ты бы выпил!..
— Конечно, — ответил Анджело.
ГЛАВА IX
Все шло своим чередом на холме под миндальными деревьями. Его обитатели не тревожились о завтрашнем дне.
Здесь, чтобы обрести душевное спокойствие, совсем не надо было искать вокруг себя боттичеллиевские лица. Да впрочем, их тут и не было. Женщины здесь были полными и крепкими, а мужчины — жизнерадостными и решительными. У женщин были плотные, созданные для работы тела: сильные руки, большие, иногда даже очень тяжелые, смуглые, словно дубовая кора, груди, крутые бедра, тяжелые ноги, неторопливая походка. И — целая орава детей.
«Кстати, — подумал Анджело, — что это за часовой меня здесь встретил? И что он охраняет?»
Сколько он ни искал, лазарета на этой скале не обнаружил. Богослужений тут тоже не было. И тем не менее в атмосфере ощущалось что-то рыцарское. Повсюду встречались рабочие в блузах, перехваченных портупеей, и с ружьем на плече. Среди них были и молодые, и старые, с выглядывающими из-под картузов тонкими, почти девичьими лицами; другие — с окладистыми курчавыми бородами, рыжими или черными, а иногда — с белоснежными, в войлочных шляпах или лихо заломленных широких беретах. Они неторопливо прогуливались, словно сторожа или даже владельцы охотничьих угодий, следя за порядком, приказывая одним собрать мусор и отнести его в отхожее место, другим — натаскать воды и наколоть дров для всего лагеря.
В дубовом лесу у них была даже кордегардия, где они собирались и где один из них — без ружья, но с обнаженной саблей на поясе — отдавал приказания. Сабля особенно поразила Анджело своей безупречно благородной формой.
Однажды эта милиция приказала перенести некоторые палатки в другое место. Они стояли в укрытии на дне пересохшего потока, в довольно глубокой расщелине, окруженные высокими скалами, поросшими кустарником. Приближалась гроза, с холмов доносились раскаты грома. Но цвет неба не изменялся, это была все та же меловая белизна, не утратившая шелковистого блеска, исходившего от размазанного по небу солнца. В той стороне, где гремел гром, не было видно черных туч, потемнело все небо сразу, будто уже наступала ночь, и только редкие зигзаги молний да стрелки на часах говорили, что до ночи еще далеко. Дозорные в блузах велели людям перебираться из русла потока. Они были очень любезны, помогали перетаскивать кастрюли, чугуны, маленьких детей, но ни на минуту не расставались с ружьями.