Гусариум (сборник)
Шрифт:
Экипаж «Бешеного корыта» продолжал пользоваться моим гостеприимством. Не каждую ночь, разумеется, моряки проводили под моим кровом, бывало и так, что они жили там без меня, я же ночевал в порту. Исполнительность и расторопность мои были отмечены господином Шешуковым, и я даже сделал некоторую интендантскую карьеру – отвечал за снабжение кухонных судов провиантом. По мере возможности моряков кормили на берегу, где были развернуты походные кухни, и в Цитадели, при казармах. Но на кухонных судах всегда имелся запас провианта на случай длительной вылазки.
Именно поэтому я знал о всех затеях фон Моллера
План, составленный фон Моллером и Бриземаном, утвержденный фон Эссеном, был таков: флотилия, возглавляемая «Торнео», выходит в залив, идет к Шлоку, находит врага в одном из прибрежных селений, выбивает его оттуда и захватывает плацдарм, где высаживает пехоту. Немного погодя часть канонерских лодок, имея на борту артиллерию и как можно более боеприпасов, идет к Курляндской Ае через протоку, соединяющую Двину и Аю. Этот отряд движется незаметно и становится виден противнику уже тогда, когда во весь весельный мах понесется вверх по Курляндской Ае к Митаве – это в худшем случае, а в лучшем – подкрадется незаметно к северной оконечности длинного Замкового острова, на коем стоит дворец герцогов курляндских, ныне – ставка Граверта и Макдональда. Суда же, которые ходили к Шлоку и высадили там пехоту, уйдут к Риге. И к Митаве, только с другой стороны, к предместью, подойдет через Олай та самая высаженная на берег пехота, чуть более тысячи человек, под командованием Розена, усиленная персоной фон Эссена. И одновременно начнется штурм с реки и с суши. План, на мой взгляд, несколько несуразный и опасный, ну да что с немцев возьмешь…
Я размышлял о том, что война затягивается, и о противоречивых сведениях, поступающих из армии нашей, сидя у себя дома, на Господской улице, в редкий час досуга. Васька накрывал на стол. Домочадцы где-то пропадали.
– Барин, а барин, – позвал меня Васька.
– Чего тебе? – не слишком любезно спросил я.
– Верно ли, что лодки пойдут в рейд по старице?
– Верно, а тебе какая печаль?
Васька выглядел смущенным.
– Тут я, барин, со здешними потолковал. Нельзя вам по старице идти.
– Это отчего же?
– Там под водой кто-то засел и балуется.
– Ну, ты, Василий, совсем с ума сбрел, – отвечал я ему. – Кто ж может под водой сидеть?
– Нечистая сила, барин, – не слишком уверенно доложил он.
– И для чего ж ей лодки не пускать?
– Не знаю, барин, а только так говорят.
– Дурья твоя башка, – ласково сказал я ему. – Рассуди сам: прежде чем составить план действий, господа офицеры совещались, спрашивали тех, кто вдоль берега и по Курляндской Ае плавал. По старице решено идти, во-первых, для скрытности, а во-вторых, потому, что в устье Аи песчаные наносы, там даже канонерская лодка с ее малой осадкой проходит с трудом. А на сей раз лодки будут тяжело нагружены пушками и бочатами с порохом, не говоря уж о ядрах. К тому же уровень воды в реке то и дело меняется.
Вот сколь грамотен я стал, слушая в порту разговоры моряков.
– А тех, кто по старице ходил, тоже спрашивали?
Я прошу отметить, что оба мы с Васькой ни разу более не употребили слово «плавать» относительно флотилии, а только «ходить».
– Избавь меня, Василий, от своих нелепых рассуждений! – воскликнул я. – Уж верно, спрашивали всех, кто имеет касательство к реке!
– Не по душе мне, барин, эта затея, – хмуро отвечал он.
А надо сказать, что Васька мой совершенно не склонен к меланхолии, и обыкновенно его щекастая румяная хитрая рожа выражает бодрость духа и готовность к проказам.
– Ну, хорошо, растолкуй внятно, что там за нечисть обитает в воде, – потребовал я. – Как зовется, откуда взялась, чем опасна. И какого черта ей не пускать наши лодки?
По роже Васькиной я понял, что начал не с того конца. И впрямь – он же с местными водяными и русалками не знаком и намерений их знать не может.
– Кто тебе наболтал всё это? – спросил я попросту.
– Да перевозчики.
– И ты всё точно понял? До такой степени по-латышски намастачился, что уж метафизические беседы способен вести?
– Так не первый же год, – сообщил он. – Я тех перевозчиков давно уж знаю, они мне приятели.
– Это новость! – воскликнул я. – С чего ж они тебе приятелями вдруг стали?
Васька жался, вздыхал, кряхтел, но на неотступные расспросы мои ответил наконец, что лодочники его взяли в долю.
Вот тут я оторопел. Я совершенно не мог себе представить, какое общее дело объединило двинское братство перевозчиков с моим шалым денщиком так, чтобы с того им шла еще и прибыль. Еще четверть часа я пытал его – и действительность превзошла самые отчаянные мои подозрения.
– Я им дохлых кошек поставляю, – признался Васька. – И собак также…
– О господи! – вскричал я и перекрестился. Тут же в памяти моей всплыл давний разговор с соседом, утверждавшим, что Василий похитил его старого кота.
– Да на что вам, барин, всё это знать? – со вспыхнувшей во взоре надеждой спросил Васька. – Право, незачем! Ничего дурного от того никому не было! А что у меня приработок завелся – так я же не пил, не безобразничал на те деньги!..
– Нет уж, начал – так продолжай! На что перевозчикам дохлые кошки?
– Для привады…
– Кого приваживать, изверг?!
– Рыбу… в бочку…
Ничего удивительного в том, что лодочники промышляли еще и рыболовством, не было. Но дохлые кошки меня несколько смутили. Да и вообразить себе, как их насаживают на крючки, я не умел – это что ж за крючищи такие должны быть?!
– И какая ж рыбина клюет на сию приманку? – спросил я. – Не иначе как левиафан. Или акула. Но я не слыхал, чтобы в наших широтах водились акулы.
– Не спрашивайте лучше, барин! – с отчаянием во взоре воскликнул Васька. – Не надо вам этого знать!
Старого гусара такими воплями не проймешь. При необходимости я умел сохранять неколебимое спокойствие.
– Молчи, коли угодно, а я сейчас же пойду в порт искать лодочников, и первый попавшийся за пятак раскроет мне твою страшную тайну.
Васька опять жался, охал, восклицал, но наконец сдался.
– Дохлую кошку, или собаку, или иную какую падаль, или даже тухлое мясо помещают в дырявую бочку, а бочку с вечера опускают в воду. Утром вытягивают – а она полным-полнешенька…
Тут бы ему, дураку, и замолчать, но он продолжал: