Гусариум (сборник)
Шрифт:
Миножка полетела в воду.
Ожидание оказалось недолгим – из воды выкинули рыбину покрупнее, так что и найти ее было легче.
– Сырть, – определил купец. – Здешние жители ее вимбой зовут. Рыба вкусная, можно бы и оставить.
– Она всяко-разно дороже, чем одна жалкая минога, – рассудил я. – Стало быть, о ценах там, внизу, понятие туманное, но о том, что деньги на рыбу меняют, здешним чертям известно. И деньги им, очевидно, для чего-то нужны.
Пока я совершал эти финансовые операции, Бахтин убедился, что развернуть «Бешеное корыто» ему
Он прогнал от себя самым непристойным образом сунувшегося с утешениями Ванечку Савельева и приказал заряжать единорог. Одному богу ведомо, что бы мы получили из-под воды в ответ на полупудовое ядро. Всякая попытка удержать Бахтина была заранее безнадежна. Потому я отважился на следующий шаг.
В кивере моем, кроме всякого мелкого имущества, была также серебряная ложка. Я достал ее и кинул в воду. Ложек я, если мы выберемся живыми из заколдованной протоки, куплю себе несколько дюжин, а как-то выманить со дна того, кто засел внизу, следовало поскорее.
Я не представлял себе, как вступлю в переговоры с тварью, хватающей весла зелеными чешуйчатыми лапами, однако я был гусар, хоть и отставной, Александрийского полка. За наши черные ментики и доломаны враги прозвали нас «гусарами смерти», и мы всерьез подумывали о том, чтобы украсить мундиры наши знаком «адамовой головы» – черепом с костями. Согласитесь, гусар-александриец, видавший смерть в лицо, не имел права трусить и отступать. А тем более – отступать в присутствии флотских.
В ожидании ответа подводных жителей я потребовал себе фонарь.
Смелость моя передалась матросам. Они не шарахались от борта, как следовало бы в ожидании нечистой силы, а передали мне фонарь и молча смотрели в то место, где ушла в воду моя ложка.
Очевидно, ложка вызвала на дне смятение. Может статься, ее и на зубок пробовали. Или устроили военный совет: для какой надобности сей странный предмет служит? Сомнительно, чтобы на дне протоки варили щи и кашу, а потом хлебали их ложками. Единорог был заряжен, и Бахтин в последний раз посылал поискать ветра в поле благоразумного Иванова, когда из воды высунулась бочка. Она чуть приподнялась, я осветил ее и увидел просверленные в боках дырки.
Не требовалось большой сообразительности, чтобы понять: внутри пуд миног и дохлая кошка!
– Премного благодарен! – громко сказал я. – Да только к миногам у меня душа не лежит! Забирай их себе, хозяин, не обессудь, да и сам убирайся подальше, покамест капитан не начал сажать в жилище твое полупудовые ядра. А лучше всего было бы, кабы ты дал нам дорогу.
– Бушуев, вы последнего ума лишились? – громко спросил Бахтин. – С кем вы затеяли переговоры?
– Со мной! – раздался утробный глас, и на поверхность воды всплыли уста. Сквозь тонкий водяной слой виднелась и вся рожа. Надо сказать, страшенная – с расплющенным носом, в облаке зеленой тины.
– Господи Иисусе! – воскликнул Калинин, но, при всем испуге, сумел удержать матроса, что вздумал прихлопнуть этот морок веслом.
– Уж не знаю, кто ты таков, – обратился я к подводному жителю, –
– Как же идете? – полюбопытствовали толстые уста, окруженные мелкими пузырьками. – По воде, чай, не ходят, а плавают!
Его русская речь была неуловимо чужой. Как говорят прижившиеся у нас немцы, я знаю – правильно, однако хоть малость – да на свой лад. Этот же выговаривал гласные звуки чересчур протяжно. Прибавляли своеобычия и пузырьки с их легким потрескиванием, и какое-то бульканье в горле у подводного жителя.
– Пропусти, сделай милость, а мы заплатим. Мы люди порядочные, добро ценить умеем, – продолжал я.
– Тебя пропущу, порядочный человек. А лодки пускай до утра постоят. Будет лодочникам впредь наука – не ходить в наши владения.
– Как же я без лодки-то?
– Высадиться тебе на берегу дозволю.
Этого мне только недоставало – один, ночью, в незнакомой местности! До Риги – мало того что по меньшей мере шесть верст, так еще и по противоположному берегу. А главное – даже когда бы я оказался в Риге, всё равно не смог бы предупредить пехотинцев Розена и приставшего к ним, чтобы в ратном деле замолить грехи перед рижанами, фон Эссена, что отряд Бахтина попал в диковинную беду.
Бахтин, удержав канонира, пробрался ко мне и вместе со всеми уставился на губастую пасть водяной нечистой силы.
– А коли я не захочу на берег высаживаться? – спросил я.
– Сиди тогда посреди старицы до рассвета. А рассветет – я лодки носами к Двине разверну и хорошего пинка дам – так в устье и влетите.
Вспомнил я Васькины предостережения, вспомнил! Да только что теперь от них проку?
Но не было еще случая, чтобы черный гусар поднял белый флаг. Подводный житель благодаря серебряной ложке чувствовал ко мне расположение, и следовало продолжить нашу беседу, авось удастся что-либо выторговать.
– Будь по-твоему, – отвечал я. – Высаживай меня на берег!
– Становись! – приказал он, рожа отплыла в сторону, а под водой обозначились очертания преогромной ладони. Я понял, что прочее тело довольно велико, чтобы и впрямь дать пинка канонерской лодке. Вот только смутило меня, что ручища, мне предложенная, была гораздо больше той зеленой лапы, что швыряла весло. Надо полагать, нечисть тут водилась разного размера.
– Ну, братцы, не поминайте лихом! – крикнул я, перенес ногу через борт и ступил на подставленную ладонь.
– Бушуев, перестань дурачиться! – самым что ни на есть капитанским голосом приказал Бахтин.
Но он был надо мной не властен.
Знакомо ли вам ощущение, которое охватывает гусара в сладостный миг атаки, когда сабли наголо и марш-марш? Как раз оно меня и посетило.
Ладонь подводного жителя была тверда и ровна, как паркетный пол в танцевальной зале. Я для надежности оперся о карабин и поплыл над водой так, как, сказывают, плывет, не шевеля ногами, в воздухе привидение. Если только привидение додумается при этом подкручивать пальцем усы.