Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Однажды он поднялся до рассвета и, подкараулив, когда в доме невесты проснулись и отперли двери, незаметно проскользнул внутрь и спрятался за дверью; он простоял там довольно долго, дожидаясь, пока на улице станет людно и поднимутся все соседи. Тогда он вышел на порог и остановился на крыльце с таким видом, будто только что проснулся после проведенной в этом доме ночи; шпагу свою он держал под мышкой, а свободной рукой оправлял воротник и застегивал пуговицы на камзоле.
Соседи подумали, что, видно, вдовушка остановила выбор на нем, а он уже воспользовался своими правами. После этого негодяй не спеша направился к своему дому. Эту выходку он повторил еще раз; честное имя вдовы было погублено; новость облетела город, о происшествии кричали на всех перекрестках; всюду только и было разговоров,
Когда до жениха дошли слухи о том, что соперник его на глазах у всех выходит но утрам полуодетый из дома его нареченной невесты, он был так оскорблен, опечален и разгневан, что если прежде нежно любил эту даму и мечтал стать ее супругом, то теперь смертельно ее возненавидел и не желал более с ней знаться. Ненависть его распространилась на весь женский пол; он считал, что если лучшая из женщин, чью доброту, скромность и целомудрие он ставил так высоко, могла совершить столь низкий поступок, то едва ли найдется среди них такая, которой можно было бы вверить свою честь, а если и существует на свете достойная женщина, то мало надежды ее разыскать.
Он задумался и о том, как женщины непостоянны и расточительны, как легко овладевают ими страсти и каким тревогам, опасностям и беспокойству подвергают они мужчин. От этих размышлений он перешел к другим, более глубоким, и вскоре под влиянием сих мыслей и следуя внушению неба перенес любовь с творения на творца и решил посвятить себя богу, каковое намерение и осуществил, постригшись в монахи.
Когда сеньора узнала об этом событии, а также о сплетнях, ходивших по городу и послуживших ему причиной, и убедилась, что теперь уже ничем не сможет смыть со своей чести позорное пятно, горю ее не было предела: ведь она погибла безвозвратно, потеряв разом все, что имела, — доброе имя, супруга, богатство и все радости жизни, путь к коим отныне был для нее закрыт.
Она долго думала, как утвердить в общем мнении свою невиновность, но пришла к заключению, что честь ее погублена непоправимо и что есть лишь одно средство очистить себя от позора, а именно — отплатить злодею за его вероломство еще более жестоким вероломством.
Ею овладела такая адская злоба, что она не могла думать ни о чем, кроме задуманного дела.
Храни нас господь от мести оскорбленных женщин! Они мстят беспощадно, как показывает пример этой дамы. Прежде всего она обратилась к настоятельнице монастыря с просьбой принять ее в обитель (и если бы на этом остановилась, то поступила бы много лучше). Поделившись своими горестями с одной монахиней, с которой ее связывала тесная дружба, она добилась удовлетворения своего ходатайства и сохранения полной тайны.
Затем она переправила в монастырь большую часть своих денег, дорогих украшений и других ценностей, пожертвовав в пользу святых сестер почти все имущество и закрепив свое дарение надлежащим образом. После чего стала спокойно ждать, когда тот кабальеро, ее отвергнутый жених и заклятый враг, возобновит свои домогательства. По прошествии нескольких дней тот действительно явился к ней с тем же делом, оправдывая свой поступок безумной любовью, которая довела его до отчаяния и внушила прибегнуть к столь непозволительным средствам; он уверял, что вполне сознает тяжесть своей вины и всю меру причиненного ей ущерба и готов возместить утрату, предложив ей свою руку.
Дама, которой только того и надо было для полного успеха ее замысла, отвечала, что согласна принять его предложение, раз лучшего выхода у нее нет. Однако сказала при этом, что дала обет целомудрия, срок коего истекает через два месяца; если ему угодно повременить со свадьбой, она будет весьма довольна; если же он настаивает на немедленном бракосочетании, то она согласна и на это при условии, что воля ее будет уважена.
Кабальеро на все соглашался и чувствовал себя счастливейшим человеком на свете; позаботившись обо всем необходимом, они в глубокой тайне подписали брачный контракт. Несколько дней новобрачные провели вместе: он в предвкушении грядущих утех, она — в предвкушении
Сюда пришлось бы весьма кстати изречение Фуктильоса, дурачка-юродивого из Алькала-де-Энарес, с которым мне привелось там познакомиться. Его укусила за ногу собака; и хотя следы клыков быстро затянулись, в душе его осталась незаживающая рана. Он затаил злобу на эту собаку. Заметив однажды, что она дремлет на солнышке, растянувшись у порога, юродивый побежал к строившейся неподалеку церкви святой Марии, выбрал самый большой камень, какой только мог поднять, направился с ним к мирно спавшей собаке и уронил этот камень ей на голову. Несчастный пес с воем подскочил и перевернулся в воздухе, испуская дух, а Фуктильос, глядя на него, приговаривал: «То-то, брат! Нажил себе врага, так забудь про сон!»
Я уже говорил выше: что скверно, то скверно, а месть — одно из сквернейших дел на свете. Мстительное сердце не знает сострадания, а кому чуждо милосердие, пусть не ждет его и от бога. Каждому достается по той мере, какой отмерял он другим. На весах высшего правосудия он потянет столько, сколько весил ближний в его глазах. Это все верно. Однако ошибется тот, кто, зная людскую скверну, вверится человеку, которого прежде чем-нибудь обидел. Никогда примирившийся друг не бывает другом искренним.
Нужно носить в душе бога, чтобы простить из одной любви к нему. Не много столь дивных чудес известно людям, а я знавал во Флоренции живых свидетелей такого случая; правдивость их слов подтверждает святыня, хранящаяся за чертой города в крепостной часовне святого Миниата. История эта коротка, но заслуживает внимания, а потому я вам ее расскажу.
Некий флорентийский дворянин по имени Джованни Гуальберто, сын весьма знатного кабальеро, возвращаясь в город со своим отрядом, верхами и при оружии, повстречал на дороге своего заклятого врага, человека, убившего его родного брата. Тот, видя, что окружен и погиб, упал на колени и, сложив руки крестом, умолял пощадить его ради господа нашего, распятого Иисуса Христа. При сих словах душа Джованни Гуальберто преисполнилась такого благоговения, что, растроганный и сокрушенный, он простил убийцу. Потом велел ему вернуться во Флоренцию, привел в церковь святого Миниата и, поставив его перед распятием, обратился к господу с мольбой так же милосердно отпустить ему прегрешения, как и он ныне прощает врагу своему.
И тогда на глазах у всей свиты и других молящихся Христос, склонив голову, ласково кивнул. Трепет объял Джованни Гуальберто при виде столь дивной доброты и великой милости; он тот же час принял схиму и окончил жизнь в святости. А Христос доныне стоит в сей церкви со склоненной головой, и это распятие чтится там как драгоценнейшая реликвия.
Но когда иные, мирские чувства побуждают нас простить врагу, то в глубине сердца остается как бы раскаленный уголек, который жжет душу и требует отмщения. Если даже на поверхности ничего не заметно и кажется, что огонь ненависти давно погас, храни нас бог ввериться сему тихому омуту: уголья продолжают тлеть и лишь сверху присыпаны пеплом обманчивого забвения; стоит дунуть ветру — и разлетится пепел, и вновь заполыхает огнем жар неотомщенной обиды.