Хан Узбек. Между империей и исламом
Шрифт:
С какой степенью достоверности легенды на монетах ильханов и правителей Золотой Орды могут служить надежным показателем перемен во внутренней политике, и в частности, в религиозной сфере? Политическая значимость монетных символов вполне осознавалась Рашид-ад-дином: «Государи Мисра и Шама поставили на лоб клеймо покорности, завязали на талии души пояс повиновения, [а] лицевая сторона дирхемов и динаров удостоилась чести распространения хвалы [Газану] и его прославления» (Рашид-ад-дин. Переписка. № 34). За этой яркой метафорой стоит следующее. Сирийскими монетными дворами Газана, условно, могут считаться Мардин, Хисн, Синджар. Под хвалой следует понимать почетное имя/прозвище, например, «Защитник мира и веры», «Мечь ислама» и пр. Однако, Египет (Миср), в отличие от Сирии (Шама), не чеканил монет с именем ильхана Газана.
Завершая свое сочинение, Рашид-ад-дин не мог избежать политических
В 1910 г. В. В. Бартольд в рецензии на труд французского ориенталиста Э. Блоше, подготовившего издание «Сборника летописей» Рашид-ад-дина с обширным введением к тексту, излагает краткую историю ильханов.
«Первые монгольские владетели Персии, Хулагу (до 1265 г.) и Абака (1265–1282), по-видимому, относились беспристрастно ко всем религиям; при них и еще после для мусульманских областей чеканились монеты с именами Аллаха и его пророка, для христианских (для Грузии) — со словами "во имя Отца и Сына и Святого Духа, Единого Бога", причем и христианский символ веры, подобно мусульманскому, приводился на арабском яздае, языке общей культуры. Третий хан, Текудер (1282–1284), принял ислам и мусульманское имя Ахмед, причем это имя чеканилось и на монетах с христианским символом веры. Зато царствование следующего хана, Аргуна (1284–1291), было наименее благоприятным для мусульман. В течение двух последних лет его царствования первым министром был еврейский врач Са'д ад-дауля, к которому отовсюду стекались его единоверцы; сам Аргун, по словам сирийской хроники, велел назначать на службу по финансовому ведомству исключительно евреев и христиан, но не мусульман; Са'д ад-дауля управлял делами, даже по рассказу мусульманского историка Вассафа, не без успеха; тот же историк называет его покровителем ученых и литераторов; арабские и персидские писатели в течение двух лет усердно прославляли его в стихах и прозе; эти панегирики составили целый том, который и при Вассафе сохранялся в Багдаде. Разумеется, были и стихи в противоположном духе; один поэт жаловался на то, что в руках евреев и власть и деньги, и иронически приглашал своих единоверцев "сделаться иудеями, так как само небо приняло иудейство". Са'д ад-дауля был дерзок не только с мусульманами, но и с монгольскими вельможами, и это было причиной его гибели; еще во время предсмертной болезни Аргуна он был схвачен и казнен, и его единоверцы за свое кратковременное торжество поплатились кровавым погромом.
При следующем хане, Кайхату (1291–1295), чеканившем на монетах свой буддийский титул, первым министром снова сделался мусульманин, Садр ад-дин Ахмед Халиди, ставленник того самого военачальника Тогачара, которым был казнен Са'д ад-дауля. Кайхату удостоил своего министра небывалого отличия, которое должно было поставить его наравне с монгольскими военачальниками: он получил военный чин и был назначен начальником отряда в 10 000 человек. Финансами он, по-видимому, управлял хуже, чем его предшественник; ко времени его управления относится неудачная попытка ввести бумажные деньги (1294 г.). Однако при Газан-хане этим же министром была проведена реформа, которую Хамдаллах Казвини называет благодетельной и для казны и для населения: земельный налог (копчур) в городах был заменен налогом на торговлю и промышленность (тамга).
После кратковременного царствования Байду (1295 г.), покровителя христиан, на престол вступил Газан-хан (1295–1304), при котором ислам в государстве персидских монголов окончательно получил значение государственной религии. При нем же впервые выдвинулся Рашид-ад-дин.
Юный монгольский хан (он умер на 33-м году жизни) несомненно был замечательной личностью не только для своего времени. Самый некрасивый и малорослый среди своих воинов, он всех их превосходил храбростью, до конца оставался монгольским патриотом, был одним из лучших знатоков преданий своего народа и в то же время обладал познаниями во всех ремеслах и науках, известных мусульманам. Он составил план постройки обсерватории, занимался философией, медициной и естественными науками, собирал во время охоты растения и установил факт существования в Персии многих целебных трав, которые раньше привозились из Китая, Индии и Туркестана. Из языков он, по-видимому, хорошо знал только свой родной монгольский, но ему были несколько знакомы и другие языки, притом не только языки его подданных, персов и арабов, но также индийский, кашмирский, тибетский, китайский и франкский (французский). Финансовые реформы его царствования, благодаря которым доходы государства увеличились почти на 25 %, были произведены при его непосредственном участии; он входил сам во все мелочи государственного управления и с утра до вечера сидел за документами о государственных доходах и расходах, внося свои заметки и поправки.
То, что говорят Рашид-ад-дин и другие авторы о Газан-хане, свидетельствует, однако, не только о его дарованиях, но и о его беспокойном, нервном темпераменте, несомненно тяжелом для окружающих. Неограниченная власть в руках такого человека иногда должна была становиться источником бедствий для его подданных, особенно для его приближенных. Как замечает д'Оссон, в части "Сборника летописей", посвященной событиям этого царствования, нет ни одной страницы, где бы не говорилось о предании смертной казни того или другого сановника. <…>
История монголов была уже готова вчерне, когда Газана похитила смерть (в воскресенье 11 шавваля 703/17 мая 1304 г). С содержанием книги автор, очевидно, знакомил государя по мере ее составления, и Газан, насколько известно, был вполне доволен трудом своего министра. Теперь казалось необходимым посвятить труд брату и преемнику покойного, султану Мухаммеду Худабенде, принявшему монгольское прозвание Улджэйту; но новый государь сам пожелал, чтобы книга оставалась посвященной его предшественнику и чтобы хутба (т. е. предисловие, с обращением к властителю) по-прежнему была "украшена титулами" этого государя.
Едва ли молодой султан (он родился в 1282 г.) руководствовался при этом благоговением к памяти своего брата. В противоположность Газану, Улджэйту, несмотря на принятие ислама, оставался монголом прежнего типа и разделял языческие верования своего народа, в том числе и чувство страха перед вещами, оставшимися после покойника; у монголов даже имя умершего в течение некоторого времени оставалось заповедным, ни никто не смел его произносить. Этим объясняется, почему в "Сборнике летописей" и в предисловии к нему, кроме тех мест, где прямо говорится о смерти Газан-хана, автор везде говорит об этом государе как о живом лице и присоединяет к его имени или титулу формулу: "Да сделает Бог вечным его царствование"» [45] .
45
Бартольд В. В. Сочинения. М., 1973. Т. VIII. С. 286–287, 296–297.
По мнению В. В. Бартольда, при Улджэйту (Olzeyitu) государством управляли военачальники, султан интересовался только охотой и если беседовал с учеными, то только о религиозных вопросах. Через некоторое время султан подпал под влияние шиитов; с 1310 г. в Персии стали чеканиться монеты с шиитским символом веры и с именами двенадцати шиитских имамов [46] . Улджэйту принял шиизм имамитского толка, правда частным образом: ему не удалось сделать толк имамитов государственным исповеданием благодаря сопротивлению суннитских факихов (шафи'итов и ханифитов) и персидской феодальной знати, тогда в большинстве державшейся суннизма [47] .
46
Бартольд В. В. Сочинения. М., 1973. Т. VIII. С. 305.
47
Петрушевский И. П. Ислам в Иране в VII–XV вв. Курс лекций. 2-е изд. СПб., 2007. С. 279.
С именем Улджэйту связано происшествие, проливающее свет на истинное отношение монголов к гневу небес. Здание, в котором Улджэйту проводил ночь, во время сильной бури поразила молния, и несколько его родственников были убиты. Ему пришлось самостоятельно очистить некоторых из своих высших сановников, проводя их в соответствии с монгольской традицией и Ясой Чингис-хана, между огнями; к исполнению ритуала были привлечены также бахши. Оставался ли Улджэйту, принявший ислам, целиком в сфере языческой практики, — задается вопросом Дж. Бойл [48] .
48
Бойл Дж. Э. Тюркский и монгольский шаманизм в средневековье//Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 6. Золотоордынское время. Донецк, 2008. С. 344.