Ханский ярлык
Шрифт:
— Вот-вот, не налезла рукавица на руку, так натянем на голову.
Наконец и Юрий Данилович решил разомкнуть уста:
— А сколько ж назначишь за моих пленных?
— За каких?
— Ну, за дружинников хотя бы? Когда их вернёшь?
— Как получу мир от тебя и ты крест поцелуешь на этом.
— Но у тебя ещё ж жена моя и брат Борис.
— И княгиню с князем доставлю в Москву хоть завтра, но только в твои руки. Повторяю, только в Москву.
Этим Михаил Ярославич косвенно указывал Юрию его
— Слава Богу, — забормотал владыка, видимо решивший, что главное дело сделано, о пленных договорились. И перекрестился трижды.
Однако недовольно закряхтели новгородцы, и Степан Душилович молвил обиженно:
— Интересно получается, Михаил Ярославич, с нас ты окуп дерёшь эвон какой, а москвичей прощаешь.
— Они мне другим платят. Тишиной. А Новгород, за Калиту не ухватишь да не тряхнёшь её, он и не поймёт своей вины.
Князь Михаил перехватил выразительный взгляд Юрия в сторону новгородцев, недовольный, даже злой. Подумал: «Не понравился экивок новгородский в московскую сторону. Это хорошо. Значит, я верно вбил этот клинышек меж ними. Вовремя».
Кавгадый сидел у окна и, кажется, не собирался вступать в спор. Его молчание князь Михаил расценивал как поддержку, Твери: «Не зря я его задарил. Не зря».
Во время препирательств с новгородцами скрипнула дверь. Все повернули головы туда. В неширокий раствор просунул голову Сысой и, встретившись взглядом с Михаилом Ярославичем, требовательно закивал головой, зовя его к себе.
Михаил Ярославич нахмурился, понимая, что по пустяку Сысой бы звать не стал. Почувствовал, как тревожно сжалось сердце.
— Я сейчас... — И, поднявшись с лавки, вышел на крыльцо. — Ну что там? — спросил Сысоя.
— Вон Аксайка прискакал, — кивнул Сысой. — Беда дома.
Аксайка стоял у взмыленного долгой скачкой коня и, увидев, как князь направился к нему, пал на колени.
— Ой, беда, князь! Шибкая беда!
— Говори, чёрт!
— Княгиня померла, князь.
Михаилу Ярославичу показалось, что его качнуло. Аксайка, видимо, понял свою оплошку:
— Не твоя, не твоя, Юрий.
— Пленная?
— Да, да, да.
Михаил Ярославич схватил Аксайку за грудки, поднял с колен, спросил свирепо, словно он был во всём виноват:
— С чего вдруг? С чего померла? Ну?
— Не знаю, князь. Что-то плохо ела, сильно рвало перед смертью.
— Сволочи! — князь отшвырнул Аксайку, обернулся к Сысою: — Седлай коней! Живо!
И, спотыкаясь, пошёл к крыльцу, сразу потемневший, сникший. Поднялся по ступеням, открыл дверь. Встал в проёме, прохрипел:
— Княгиня Агафья померла.
И тут же повернулся, сбежал с крыльца, направился к коням. Там уже ждал его Сысой, затягивая подпруги у седел.
Смерть высокой полонянки, неожиданная, внезапная, как взблеск молнии,
— А може, она от болезни, Ярославич? — гадал Сысой.
— От какой ещё болезни?
— Ну, как у нас тогда на Цне.
— Если б от той язвы, сейчас бы половина дворни заболела б. Ах, зачем я не отдал её Кавгадыю, ведь он же просил её.
— Кабы знать, где упадёшь, соломки б подстелил, — сочувствовал Сысой. —А теперь Юрий Данилович взъярится.
— Что Юрий? Вот хан взовьётся, — чай, она сестра его.
Вместе с мужем переживала Анна Дмитриевна:
— Я пред тем была у неё. Хорошо так поговорили. Утешила бедную, что всё образуется, что скоро отпустишь её.
— Она-то хоть что-нибудь говорила?
— Говорила. Вспоминала свою Орду, мать.
— А мужа?
— Про мужа молчала. А я и не спрашивала. Зачем травить молодую женщину?
Впервые в жизни Михаил Ярославич не знал, что делать, как поступать дальше? Дворский велел сделать гроб покойной и, положив в него умершую, приказал унести и поставить на ледник: «Москва запросит, отправим».
Однако Москва молчала. Александр Маркович предложил:
— Давай-ка, Ярославич, съезжу я по-стариковски. Объясню Юрию Даниловичу, что мы в сём ни сном ни духом.
— Не поверит он.
— Ведомо, не поверит. Возьму с собой Бориса Даниловича. Вдвоём неужто не убедим? И о мире словцо закину.
Не хотелось Михаилу Ярославичу отпускать своего старого пестуна, но надо ж было что-то делать.
Юрий Данилович встретил тверского посланца не очень приветливо, даже, кажется, возвращению брата не обрадовался.
— Юрий Данилович, мы все скорбим по твоей жене. Но что делать? Бог каждому свой срок отмеряет.
— Если бы Бог, — процедил князь.
— Зря ты так, Юрий Данилович, худое про нас думаешь. Зря. Великий князь Михаил Ярославич мира ищет с тобой, неужто он бы взял на себя такой страшный грех?
— А ты слышал, старик, библейскую заповедь?
— Какую?
— Око за око, зуб за зуб.
— А при чём здесь она?
— Как при чём? Вы мою жену уморили? Уморили.
— Не умаривали мы её, князь.
— Ага, она сама уморилась, — скривил в злой усмешке губы Юрий. — Раз она была у вас, значит, это ваших рук дело. И никто меня не переубедит в обратном.